Дживс и Вустер (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

его шансах на выборах. Не сделав этого, я подвел друга, а друзей, с гордостью могу сказать, я подводить не привык. Неудивительно, что я мучался угрызениями совести.

Я поспешил реабилитироваться – если я не ошибаюсь, именно это делают люди, подложившие свинью тому, кого любят как брата.

– Я когда-нибудь говорил вам о человеке по фамилии Бингли?

– Если и говорил, то я не помню.

– Он недолгое время служил у меня камердинером, когда у нас с Дживсом возникло разногласие по поводу моей игры на банджолайке. Тогда у меня был дом в Чафнелл-Риджис.

– И он его, кажется, спалил?

– Нализавшись в стельку. Дом сгорел дотла, и моя банджолайка тоже.

– Теперь я поняла, о ком ты. Ну, и что этот Бингли?

– Он живет в Маркет-Снодсбери. Я встретил его сегодня утром и случайно упомянул о том, что агитирую за Медяка.

– Если это можно назвать агитацией.

– И он сказал, что я впустую трачу время. Он посоветовал мне поставить кругленькую сумму на мамашу Мак-Коркадейл. Сказал, у Медяка нет ни малейшего шанса.

– Он дурак.

– Я тоже так всегда считал, но он говорил как человек, располагающий сведениями.

– Какими это еще сведениями он может располагать? Выборы не скачки, где получают информацию от жучка. Не спорю, возможно, борьба будет упорной, но Медяк должен выйти победителем. У него есть секретное оружие.

– Не могли бы вы повторить? Мне кажется, я плохо расслышал.

– Медяку не страшна никакая конкуренция, потому что у него есть секретное оружие.

– Какое?

– Спод.

– Спод?

– Милорд Сидкап. Ты слышал когда-нибудь, как он говорит?

– Только что.

– На публике, дурак.

– А, на публике. Нет, не слышал.

– Я уже говорила тебе, что он потрясающий оратор, только ты, наверно, забыл.

Это показалось мне вполне правдоподобным. Спод в свое время был настоящим диктатором и всюду появлялся во главе отряда сторонников в футбольных трусах, скандирующих «Хайль Спод!», а чтобы сделать такую карьеру нужно обладать даром слова.

– Ты не питаешь к нему симпатии, я тоже, но ему нельзя отказать в красноречии. Аудитория слушает его затаив дыхание, а когда он кончит, разражается громом аплодисментов.

Я кивнул. Мне самому устраивали овации после исполнения «Свадебной песни пахаря» на загородных концертах. Я бисировал по два, а то и по три раза, даже когда забывал слова и вынужден был вставлять отсебятину вроде «ля-ля-ля, пам-пам-пам, я спешу по делам». Я сказал тетушке, что у меня с плеч полгоры свалилось, и она ответила:

– Голова у тебя свалилась, а не полгоры.

– Вы зарядили меня бодростью, – сказал я, пропуская мимо ушей ее подковырку. – Вы же понимаете, победа на выборах нужна Медяку как воздух.

– Ему втемяшилось в голову представлять Маркет-Снодсбери в Вестминстерском зоопарке?

– Не совсем так. Ему самому парламент не ахти как сдался. Но он думает, что Флоренс укажет ему на дверь, если он потерпит поражение.

– Возможно, он прав. Она не выносит неудачников.

– Он сказал мне то же самое. Вспомните, какая участь постигла Перси Горринджа.

– Не его одного. Англия усеяна бывшими женихами Флоренс, которых она уволила в запас из-за несоответствия ее стандартам. Их насчитываются десятки. Думаю, у них есть свои клубы и общества.

– Возможно, в честь Флоренс они именуют себя Старыми Флорентийцами.

– И устраивают ежегодные банкеты!

Некоторое время мы размышляли о Флоренс; потом тетушка сказала, что должна удалиться, чтобы обсудить с Анатолем меню сегодняшнего ужина – надо уговорить его приготовить нечто из ряда вон выходящее. Жизненно важно, сказала она, чтобы он превзошел самого себя.

– Пока ты не прервал меня и не привлек мое внимание к имени Уилберфорс, я говорила про Л. П. Ранкла.

– Вы сказали, у вас создалось впечатление, что он готов к сотрудничеству.

– Совершенно верно. Знаешь, каким становится питон после нескольких обильных трапез?

– Понятия не имею.

– Он становится умиротворенным. Подобревшим, смягчившимся, питоном-милягой. И если только я не глубоко заблуждаюсь, те же изменения происходят с Л. П. Ранклом под влиянием кухни Анатоля. Ты видел его за ужином вчера вечером?

– К сожалению, нет, я не смотрел. Всеми фибрами своего существа я отдался поглощению пищи. А что, я много потерял? На него стоило посмотреть?

– Он просто сиял. Ему было, конечно, не до застольной беседы, но и без слов становилось ясно, что он – само дружелюбие и сама благосклонность. Видно было: он только и ждет сигнала, чтобы приступить к раздаче подарков. От Анатоля зависит, угаснет этот рождественский запал или разгорится еще пуще. Я знаю, на него можно положиться.

– Добрый старый Анатоль, – сказал я, зажигая сигарету.

– Аминь, – благочестиво подытожила прародительница, а затем, сменив тему, добавила: – Унеси эту вонючую сигарету из дома, чертенок. От нее так пахнет, как будто прорвало канализацию.

Всегда готовый потакать малейшей ее прихоти, я вышел из комнаты через застекленную дверь совсем не в том настроении, в котором входил. В душе Вустера царил оптимизм. У Медяка, говорил я себе, все будет хорошо, у Таппи все будет хорошо, и в самом ближайшем будущем веселый Купидон помирит Мадлен и Спода, даже если последний сделал какое-то неуместное замечание о звездочках и цветочках.

Докурив сигарету, я был не прочь вернуться и продолжить разговор с пожилой родственницей, но тут до меня донесся голос уже успевшего выздороветь Сеппингса, и от того, что я услышал, кровь застыла у меня в жилах. Я остолбенел, как Лотова жена, чью