Черный мустангер - Майн Рид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стая койотов у подошвы Затерявшейся горы бросилась на этих храбрецов, и ничем, ничем — увы! — нельзя было помочь им.
На возвышенности все, разбитые от усталости или, скорее, волнения, старались заснуть; но зрелище, представившееся взорам осажденных при восходе солнца, заставило запылать сердца бешенством.
На том же самом месте, где апачи совершали свои сопровождавшиеся ревом похоронные пляски вокруг трупа Гремучей Змеи, был воздвигнут позорный столб.
Вскоре койоты привязали к нему человека, в котором рудокопы узнали Бенито Ангуэца.
С несчастного была сорвана одежда, а на груди намалевана зловещая эмблема племени — мертвая голова и две скрещенные кости.
Со скрученными над головой руками, со связанными ногами, с выдающимися ребрами, несчастный погонщик мулов повернул голову к Затерявшейся горе, как бы надеясь на помощь оттуда.
Тогда дикари отошли и, избрав мишенью грудь пленника, начали поочередно стрелять, пока совершенно исчезнувшая мертвая голова не превратилась в зияющую рану.
Смерть давно освободила уже злополучного погонщика мулов от мучений, а опьяневшие от крови и бешенства койоты все еще стреляли.
В конце концов, для вящей жестокости, они привязали Джакопо Барраля поверх трупа товарища и с той же ловкостью и ревом снова начали свои упражнения. Затем двое из них скальпировали мертвых; потрясая над головами кровавыми скальпами, они приблизились, насколько позволяла осторожность, к Затерявшейся горе и размахивали этими страшными трофеями перед глазами бессильных мексиканцев.
Незадолго до заката солнца осажденным представилось утешение. Ангуэц и Барраль сдержали слово. Ни одна пуля их револьверов не пропала даром, и, сверх того, хорошо послужили еще и кистени.
Индейцы хоронили пятнадцать человек. Гибель двух Маккавеев Затерявшейся горы обошлась им дорого.
ЧУДЕСНЫЙ ПРЫЖОК
Целый день на возвышенности Затерявшейся горы царствовало уныние.
Почти мгновенный переход от надежды к отчаянию захватил и сильнейших. Теперь делать больше нечего, — вот что говорили все друг другу.
Дон Эстеван понял, что надо дать другой оборот этим безнадежным мыслям, которые он не без основания считал опасными.
Как ни была славна мученическая смерть Бенито Ангуэца и Джакопо Барраля, но она все же не могла, конечно, способствовать рассеянию мрачных мыслей; а этому он считал необходимым противодействовать.
Предпринять новую попытку было бы бесполезно. Кроме того, койоты теперь уже настороже и не преминут удвоить бдительность, так что с этой стороны не было никакой надежды. Всякая мысль об этом должна была быть оставлена.
Но человек утопающий, даже при самой полной уверенности в неизбежности своей гибели, должен бороться до конца, хотя бы и посреди океана.
Вот это и сказал себе дон Эстеван, и такую именно решимость хотел пробудить он в сердцах подавленных бедою рудокопов.
Пример Барраля и Ангуэца, с которыми апачи справились лишь ценою потери пятнадцати своих соплеменников, разве это не достойный пример?
Пасть, но на грудах неприятельских трупов — вот последняя надежда, которая не обманет.
И тут ему в который раз помог гамбузино со своей неистощимой энергией.
— Сеньор, — сказал гамбузино, указывая, что в лагере все обсуждали подробности недавней казни, — в настоящее время остается лишь одно: объявить прямо всем этим людям, что им не придется умереть такой ужасной смертью.
— Чем же вы их убедите в этом, Педро?
— Чем, сеньор? Я собрал бы их как можно скорее и объявил, что, когда настанет час, мы найдем средство умереть все вместе, не отдавая больше ни одного скальпа этим собакам-индейцам.
Дон Эстеван с удивлением смотрел на гамбузино. На что еще мог он рассчитывать?
— Я не так безумен, как вы, по-видимому, думаете, сеньор, — возразил тот, — корабль никогда не отдается в руки неприятелю, пока имеется на нем порох. Когда вся надежда потеряна, командир дает приказ зажечь фитиль и взорвать его.
— Но разве мы на корабле? — спросил дон Эстеван.
— Почти что так, сеньор. Пороха у нас достаточно. Если мы не найдем нового средства направить в Ариспу вестника, не может быть ничего легче, как в последнюю минуту заложить под парапет оврага мину. Хорошенько подготовив место, стоит только затем привести туда врага. Мы можем добиться этого, сделав вылазку с единственной целью вызвать погоню за нами апачей, и потом, отступая, мало-помалу, увлекать их за собою. Очутившись на возвышенности, мы взорвем их вместе с собой. Чем бы то ни было, сеньор, но необходимо загладить впечатление, вызванное казнью наших бедных товарищей.
Нарисованная гамбузино перспектива смерти с нанесением погибели врагу там, где он надеется найти победу, подняла упавшее было мужество.
Все снова ободрились при мысли, что жизнь женщин и детей не будет уже в руках дикарей, и, когда ударит последний час, все падут вместе, так сказать, рука об руку, на ложе из трупов койотов.
Как человек ловкий, дон Эстеван рассудил, что надо воспользоваться этим хорошим настроением, и объявил, что положение далеко еще не безнадежно, что ресурсы Затерявшейся горы, быть может, не так истощены, как это предполагалось, и что, если предпринять генеральную охоту, непременно найдется какая-нибудь дичь, а следовательно, и возможность продолжать сопротивление.
Охота была назначена на следующий день, с восходом солнца.
Уверенность, что они не попадут в руки койотов, внушила осажденным нечто вроде эйфории. К мысли о смерти все уже привыкли, как и ко всякой другой, и, раз признав ее, больше о ней не думали.
На другой день, с рассветом, все отправились в путь, кроме людей, необходимых для караула, — и охота началась.
Как и предвидел дон Эстеван, она не была бесплодна. Настреляли много дичи, хотя и не особенно тонкой — до волков и шакалов включительно, но теперь не приходилось быть уж очень разборчивыми.
Почти около полудня шедшие во главе дон Эстеван, оба Тресиллиана, инженер и гамбузино услыхали вдруг необычный шум в чаще и увидели убегавшего со всех ног великолепного барана.
Что за неожиданная находка! Это, несомненно, был последний представитель того стада, которое Педро Вицента и Генри Тресиллиан встретили в самом начале осады, служившего изо дня в день таким большим подспорьем для осажденных.
Во всяком случае, то был молодой могучий и стройный самец с плотными мускулами, с длинными загнутыми рогами, и он не мог ускользнуть от охотников, так как бежал по прямой линии к краю возвышенности, со стороны, противоположной индейскому стану, то есть к пустыне.
А раз он очутился там, то справиться с ним можно было легко, перерезав ему дорогу.
Возбужденные страстным желанием овладеть этой добычей, охотники не в состоянии были больше ждать. Пять-шесть выстрелов грянули,
