Николай I Освободитель. Книга 7 - Андрей Николаевич Савинков

сказочно, но в сравнении со стонущим под английским игом Зеленым островом северная империя зачастую выглядела настоящим раем на земле.

— Тпру… — Импровизированный возничий потянул поводья на себя, и телега в последний раз грюкнув колесом о булыжную мостовую наконец остановилась. О’Шей спрыгнул с козел, сделал пару наклонов — поездка через полгорода вытрясла из него всю душу — и тяжело вздохнув вошел в приветливо раскрытые двери одной из многочисленных в этом районе харчевен с кабаньей головой на вывеске.

Подождав пока глаза привыкнут к полумраку — на освещении тут очевидно экономили — ирландец направился прямо к барной стойке, за которой скучал одинокий работник кастрюли и сковородки. Судя по достаточно приличной одежде и сдержанному поведению, перед ним был сам владелец этого места. Появление посетителя вызвало в невысоком лысоватом толстячке весьма сдержанный интерес, он поднял голову, окинул взглядом ирландца и пробормотал, практически не разжимая зубов.

— Добрый день, чего изволите?

— Эля темного. Пинту, — сделав заказ О’Шей припечатал о барную стойку монету в три пенса. Вернее, не монету, а полмонеты, при виде которой бармен заметно вздрогнул, но тут же неуловимым движением сгреб испорченное платежное средство, без дополнительных вопросов принявшись неспешно наливать заказанное пиво. Пинта которого вообще-то стоила шесть пенсов.

Пока ирландец молча дегустировал пенный напиток — весьма приличный, кстати сказать — его связной успел сбегать в подсобку, достать из щели между досками — ни один обыск никогда не найдет — вторую половину монеты, приложить две части друг к другу и убедиться в том, что никакого совпадения тут нет. Хитрый волнообразный разлом не оставлял никаких шансов на то, что это могла быть просто случайность.

— Итак, считайте познакомились, можете звать меня Грэмом. А вы чем нас обрадуете, господин…

— Мое имя в данном случае совершенно не важно, — ирландец уже мысленно был со своей семьей и хотел исключить любую возможность того, что его как-то вычислят, поэтому озвучивать свое имя не хотел. Пусть даже оно было насквозь выдуманным и временным, — а вот то, что я привез — это да.

Не теряя времени даром, двое мужчин вышли на улицу и подошли к телеге. Работник харчевни откинул угол матерчатого тента, которым был укрыт груз, и удивленно переспросил.

— Банки? С чем? Не с нитроглицерином надеюсь? — От такого предположения его мгновенно бросило в холод, и он аж отступил на полшага назад, как будто это могло бы спасти, в случае если бы одномоментно рвануло такое количество мощной взрывчатки. Нитроглицерин вполне заслуженно имел дурную славу, и мог сдетонировать от любого чиха, поэтому работали с ним только откровенные самоубийцы.

— Нет, что вы, — усмехнулся боец ИРА, — тут все гораздо интереснее. Тут отрава.

— Отрава? — Грэм заинтересованно глянул на собеседника. Сам хозяин харчевни ирландцем не был, однако имел собственные причины не любить англичан. Ну и деньгами был простимулирован, не без того.

— Почти, — кивнул О’Шей. — Но я бы предпочел все же обсуждать такие дела подальше от чужих глаз.

— Справедливо, — кивнул бармен и следующие двадцать минут ушло на то, чтобы перетаскать ящики с запаянными стеклянными бутылками в глубину помещения. Как только работа была сделана, Грэм закрыл заведение, решая таким образом вопрос с нежданными посетителями и налив еще по пинте пива вернулся к вопросу. — Так чем же вы нас решили удивить?

— Что вы знаете о холере? — Вопросом на вопрос ответил О’Шей.

— Ммм… — Вопрос явно поставил собеседника в тупик. — Это такая болезнь?

О холере в Европе мало кто знал. За несколько лет до того имела место большая эпидемия на востоке, но до западной части континента она так и не добралась, поэтому ничего кроме смутных слухов и перепечаток статей их Русских газет типичный лондонец встретить практически не имел возможности. Даже теоретически. Чуть больше знали местные врачи, однако до сих пор холера считалась болезнью южной, на север практически никогда не попадающей, поэтому английским эскулапам она тоже была не слишком интересна.

— Болезнь, — кивнул ирландец. — Очень опасная. Можно заболеть если выпить зараженной воды.

— И это… — Начало доходить до бармена.

— Именно оно.

В конце 1830-х годов 19 века проблема с экологией в Лондоне стояла очень и очень остро. Достаточно сказать, что в почти двухмиллионном городе не было банальной канализации и водопровода. Все нечистоты жителями сливались прямо в реку или в многочисленные мелкие речушки-притоки главной водной артерии, откуда они потом попадали в ту же Темзу. Плюс имелось несколько сотен канализационных коллекторов — фактически просто больших выгребных ям — которые нуждались в регулярном очищении и вывозе нечистот из города обычными бочками. О том, какими запахами сопровождалось это действо, лучше вообще умолчать.

Если добавить к бытовым стокам еще и промышленные, объемы которых за последние двадцать лет выросли многократно вместе с многочисленными фабриками и заводами на берегах Темзы, то становится понятно, что вопрос чистоты воды в местных реках просто не стоял. Там уже давно вымерло все живое, а пить оттуда воду мог только полный безумец.

Имевшиеся же зачатки водопровода могли обеспечить водой только обеспеченных граждан, остальным приходилось пользоваться услугами водовозов, которые набирали свой жидкий товар из специальных резервуаров. Качество этой воды и без участия диверсантов было ниже всяких пределов, что регулярно приводило отравлениям и вспышкам дизентерии, однако сделать с этим было практически ничего невозможно. Проблему нужно было решать в комплексе, на что опять же у городских властей в описываемый период не было ни средств, ни политической воли. Война к тому же, какой там водопровод с канализацией?

Собственно вопрос воды и водоотведения был лишь одним из множества связанных с санитарно-эпидемиологической ситуацией в столице Британской империи. Два миллиона человек производили горы мусора, начиная от простой каминной золы, которую, не мудрствуя лукаво, пейзане обычно просто высыпали на дороги перед домом, заканчивая ежедневными десятками тонн пищевых отходов. Последние часто просто гнили в канавах, источая в воздух совершенно невообразимые смеси ароматов, от которых у непривычного человека тут же начинали слезиться глаза.

И да, воздух, наполненный остатками от сотен тонн сгоревшего угля — этот вид черного золота использовался в Лондоне не только на производствах, но и для отопления домов, из-за чего зимой на столицу нередко отпускался непроницаемый желтоватый смог — и кучей прочей гадости, тоже был тут совсем не альпийским. Кстати, именно плохой воздух стал основой для доминирующей в