Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо - Герд Шверхофф

очевидностью. Томас Эрскин, обвинитель лондонского издателя Пейна, который и сам ранее выступал в качестве защитника свободы прессы, в своем заявлении подчеркнул, что трактат Пейна лишает низшие и беднейшие слои населения утешений христианства. Эрскин красочно описал простого многодетного человека, бедного деньгами, отягощенного бременем тяжелого труда. «Век разума» Пейна лишил этого труженника последней надежды – надежды на счастливую загробную жизнь. Свобода слова и печати, утверждал Эрскин, не означает безнаказанности для отрицателей религии, на которой был основан общественный порядок. Неограниченная свобода означала побуждение низших классов к неповиновению[765].

Подобным образом Томас Старки в 1812 году в юридическом комментарии подчеркнул, что наказание за богохульство не связано с оскорблением Творца. Напротив, осуждение богохульства защищает «мир и добрый порядок гражданского общества». Старки подчеркнул характер богохульства как «акта возмущения и насилия», как «грубого оскорбления верующих» и как «безудержного, постыдного злоупотребления», которое приостанавливает фундаментальное право на критику и обсуждение[766]. В том же году другой издатель книги Пейна, Дэниел Айзек Итон, был осужден за богохульство; несмотря на свой преклонный возраст – более 60 лет, он был приговорен к 18 месяцам сурового заключения в Ньюгейте, а также поставлен у позорного столба. Тот факт, что в то же время Акт о Троице легализовал унитарианство, т. е. освободил Итона от положений Акта о богохульстве, не изменил принципа наказания богохульников.

Страх правителей перед таким критически настроенным человеком, как Томас Пейн, следует рассматривать на фоне общей ситуации, сложившейся в Великобритании после наполеоновских войн. К экономической депрессии посленаполеоновской эпохи в качестве долгосрочного фактора присоединился социальный кризис индустриализации. Низшие классы требовали большего политического влияния и лучшего социального обеспечения. Консервативные тори отреагировали репрессивными мерами. Эти меры достигли своего символического апогея в кровавой бойне, которую полиция устроила участникам большой демонстрации на поле Святого Петра под Манчестером в 1819 году; эта бойня вошла в историю под названием Петерлоо. Арсенал консервативной политики после 1815 года также включал репрессивные действия в отношении прессы, которая пыталась предотвратить или изъять из обращения дешевые памфлеты и газеты[767]. Одним из печально известных шести законов, принятых после бойни Петерлоо, был Акт о богохульной и подстрекательской клевете (Blasphemous and Seditious Libels Act), который ставил всю дешевую прессу под общее подозрение в богохульстве и подстрекательстве. Никогда не применявшийся на практике, он тем не менее имел определенное символическое значение. Возможно, более важным с практической точки зрения было введение или увеличение запретительных налогов (гербовых сборов) на продукцию прессы, чтобы сделать ее недоступной для более бедных слоев населения.

С 1817 года количество обвинений в богохульстве резко возросло, в общей сложности за последующие два десятилетия было проведено около 150 судебных процессов[768], в том числе несколько – против важных обвиняемых. Ряд показательных дел открыл процесс над Уильямом Хоуном[769]. С его появлением дебаты о богохульных высказываниях и текстах приобрели литературный аспект, которого не было раньше. Писатель и журналист, Хоун выступал за социальные реформы и использовал преимущественно сатирико-пародийные средства для передачи своих политических идей. Так было и с серией из трех пародий, которые он опубликовал в 1817 году. Все три текста формально использовали литургические формы, такие как (Афанасьевский) Символ веры или Катехизис, для критики социальных бед. Символ веры, например, начинался с наставления о том, что каждый, кто хочет спастись, должен твердо придерживаться католической веры. Хоун же начал свой Символ веры обладателя церковного бенефиция наставлением о том, что каждый такой обладатель бенефиция должен найти должность, приносящую доход без официальных обязанностей. А политическая литания Хоуна начиналась ироническим обращением к правителю, членам парламента и дворянам со стороны их бедных, облагаемых налогами и поборами подданных[770].

Несмотря на подлинно политический характер этих трудов, его обвинители привлекли автора к суду за богохульную клевету (blasphemous libel), открыв отдельное производство ex officio по каждому из трех сочинений, как это было принято для преступлений, караемых смертной казнью. Однако такой подход оказался бумерангом, поскольку Хоун защищался с большим мастерством и энергией во время процесса, который проходил в течение трех дней подряд. Хоун превратил зал суда в политическую сцену, и тысячи людей на улицах Лондона следили за ходом процесса. Хоун красноречиво отрицал, что его литургические пародии унижают христианскую религию, и зачитал в суде более ранние пародийные тексты, включая тексты Мартина Лютера и англиканского мученика Хью Латимера, вызвав сочувственный смех в зале. В итоге все три состава присяжных оправдали обвиняемого в богохульстве, и на некоторое время Хоун стал самым популярным из радикальных критиков правительства.

Дело Ричарда Карлайла было совсем иным[771]. Благодаря собственному опыту, этот издатель, происходивший из семьи скромного общественного положения, стал радикальным социальным критиком. Будучи одним из ораторов на митинге на поле Святого Петра, он был очевидцем бойни Петерлоо и стал ее обвинителем. За небольшие деньги он переиздал «Век разума» Пейна в своем маленьком издательстве. В течение нескольких месяцев были проданы тысячи экземпляров. То, что сам Карлайл предсказывал в написанном им новом предисловии, быстро сбылось: за богохульство ему были предъявлены многочисленные обвинения со стороны как государства, так и частных лиц, включая консервативное Общество нравов, которое выступало за искоренение греха и поддержание общественной морали[772]. Очевидно, что суд за богохульство был скрытой формой репрессий против политической деятельности Карлайла; обвинение в подстрекательстве было более сложным. В суде он не был особенно внушительной фигурой, харизматичным и пламенным оратором, как Хоун. Карлайл был приговорен к нескольким годам тюремного заключения, к которому добавился крупный штраф и еще более крупный залог, гарантирующий его последующее хорошее поведение.

Неспособность или отказ Карлайла платить привели к тому, что он пробыл в тюрьме в общей сложности почти десять лет. Однако именно здесь он раскрыл свои истинные качества. Благодаря своему несгибаемому характеру и упорным журналистским кампаниям, которые он вел из тюрьмы, он стал символом, даже мучеником, радикального дела – возможно, первым «политическим заключенным» в истории, который систематически использовал эту свою роль в журналистике[773]. Его издательство перешло сначала к его жене, затем к его сестре, которые также были заключены в тюрьму одна за другой. Многие сотрудники магазина пошли по их стопам, продавая книгу Пейна и газету Карлайла «The Republican». Их тоже арестовывали одного за другим и приговаривали к тюремному заключению. В общей сложности, как было подсчитано, было накоплено более 200 лет тюремного заключения – пиррова победа консервативного правительства, поскольку оно не смогло предотвратить ни распространение радикальных идей, ни растущую симпатию к армии Карлайла в общественном мнении.

Вторая волна судебных процессов по обвинению в богохульстве началась в 1840-х годах. Впервые Генри Гетерингтон предстал перед