Жизнь и приключение в тайге - Владимир Арсеньев

По хребту итти было довольно легко. Лесу нет, он давно уже здесь уничтожен пожарами, из старых деревьев сохранился только один дубняк, но и он уже подсох, вершины его омертвели. На месте пожара вырос березняк, но его стволы около корней уже опалены и закопчены дымом. Очевидно, новый пал был здесь уже после того, как вырос этот березняк. Этот пал окончательно уничтожил тот валежник, который остался от прежнего пожарища. Кто бы мог думать, что обвалы эти тянутся на протяжении двенадцати верст до самой реки Нимми… И мы остановились и стали совещаться: назад возвращаться не хотелось и потому решили опять итти дальше.

Солнце низко опустилось к горизонту, когда мы вошли в эти камни. День клонился к вечеру; стало заметно прохладнее; от гор со стороны востока медленно поднимался темносиний теневой сегмент земли с пурпуровой окраской по наружному краю.

Итти по таким обломкам скал очень трудно. Надо иметь большую сноровку. Приходится все время прыгать с одной глыбы на другую. Нога становится то на острое ребро камня, то на сильно наклонную его плоскость. Является положение крайне неустойчивое; задерживаться нельзя, потому что больно и потому что тотчас же теряется равновесие, надо скорее переносить ногу на другой камень и, чуть только коснувшись его, прыгать дальше и дальше, пока не устанут ноги. Минутный отдых и опять прыжки. По сторонам нельзя смотреть, надо внимательно смотреть вперед и под ноги. Сперва это кажется интересным; люди увлекаются, смеются. Им забавно, что они прыгают через глубокие ямы и щели, но скоро смех прекращается, люди идут молча, а затем начинают ругаться:

— Ишь ты! Чорт в свайку играл, — высказывает вслух свои мысли один из моих провожатых.

— А ты ногу-то долго на камне не держи, — отвечает ему другой казак. — Ты ступай на него легонько, как будто бы он хрупкий, стеклянный.

— Я и так ногу отдергиваю, как от горячего железа, — говорит начавший разговор.

— Лучше бы я лишних пять верст кружной дорогой прошел, — отвечает ему опять второй.

Часам к четырем дня мы дошли до реки Луговой. Орочи называют ее Кинэо. Это маленькая горная речка, длиной около восьми верст. Узкая лесистая долина около моря сразу расширяется. По всему видно, что раньше это была маленькая, но довольно глубокая бухточка и что она сравнительно очень недавно превратилась в долину. У берега наметен вал из песка и гальки. Раньше здесь была лагуна; она заполнилась наносами и образовала болотистую низину, изрезанную извилинами и протоками реки и густо поросшую высокой травой (вейником). Маленькое озеро около берегового вала с сильно заболоченными берегами было самым глубоким местом этой лагуны, и потому вода сохранилась здесь по сие время.

На берегу стояла пустая орочская юрта; она была брошена. В 1895 г. здесь жили три семьи орочей.

Теперь на реке Луговой никого нет.

Около устья речка оказалась и глубокой, и широкой — с трудом нам удалось перейти на другую сторону.

Отсюда берег поворачивает к югу и далеко выступает в море. Это место: Омодуони. Нам казалось, что мы успеем его обогнуть и к сумеркам дойти до бивака. Не хотелось ночевать отдельно от людей, тем более что все наше имущество было в лодках, да вообще, выступая с бивака, мы не рассчитывали на ночевку и потому бодро пошли дальше.

Скоро мы нашли тропинку, но она поворачивала в сторону и шла в горы. По виду она не была похожа на дорожку, проложенную людьми, а скорее напоминала зверовую тропу, и потому мы оставили ее и пошли по намывной полосе прибоя. Теперь слева от нас было море, а с другой стороны совершенно отвесная каменная стена высотой до двухсот метров. Узенькая полоска земли между морем и той стеной, по которой нам предстояло теперь итти, была вся сплошь завалена огромными каменными глыбами, значительно превышающими рост человеческий. Мы полагали, что эти груды камней, обвалившиеся сверху, тянутся недалеко, что за следующей «кулисой», мы вновь выйдем на песок и гальку.

Так можно пройти одну — две версты, но затем начинаешь сильно уставать и чем больше устаешь, тем неправильнее становится нога и все чаще и чаще срываешься. Люди оступаются, падают, ушибаются. Острые края камней сильно режут подошву ноги. Ближе к воде есть окатанные гладкие камни, но по ним итти еще хуже, так как они всегда покрыты мелкими зелеными водорослями и потому чрезвычайно скользкие. Обыкновенно после такой дороги все руки и все ноги покрыты ссадинами и синяками. Через час мы дошли до первого мыса. Любопытство, что за ним мы увидим, надежда, что камней уже больше не будет и что река Нимми близко, придавали нам силы — мы торопились. Еще шагов с полсотни — и мы на мысу. Не без труда мы взобрались на скалу и стали смотреть. Впереди был тот же берег, те же камни, дальше опять кулиса, за ней другая, третья, четвертая и т. д.

Между тем солнце скрылось за горизонтом — начало смеркаться.

Пора была остановиться на бивак, но где? Для бивака нужны были прежде всего дрова, а затем пресная вода, но здесь среди этих скал не было ни того, ни другого. Если бы еще было лето, то можно было бы как-нибудь с грехом пополам скоротать ночь, но теперь в октябре, когда по ночам уже стала замерзать вода, без теплой одежды, в одних легких рубашках — это было немыслимо. Мы поняли свою ошибку: надо было ночевать на реке Луговой. Теперь же оставалось только одно-это итти вперед, итти до тех пор, пока где-нибудь мы не встретим буреломный лес, выброшенный волнением на берег. Обыкновенно в бухтах, на песчаных наносах и около устьев рек его всегда бывает очень много; здесь же как на грех, не было ни одной щепки, ни одной палки — одни камни, голые камни…

Мы начали уставать, пробовали садиться и отдыхать, но тотчас же холод и сырость давали себя чувствовать. Это принуждало нас итти дальше. Прыгая с одной глыбы на другую, мы согревались, а согреваясь, зябли еще более, если останавливались хоть на минуту.

Через час мы добрались до второй «кулисы». За ней были опять скалы, все тот же едва заметный изгиб берега и все та же пустынная полоса прибоя, заваленная камнями.

Недалеко от берега, несколько в стороне, на большом плоском камне сидело множество бакланов. Птицы собрались на ночлег, но, услышав шум, они все повернули головы в нашу сторону и приготовились слетать при малейшем намеке на опасность. Теперь они плохо видели и потому еще более насторожились. Наконец, один баклан не выдержал, тяжело взмахнул крыльями и взлетел на воздух и тотчас же вслед за ним, как по команде, сразу снялись все птицы и полетели стороной вдоль берега к тому мысу, который остался у нас позади.

Чем больше сгущались сумерки, тем итти становилось все труднее и труднее. Глаза стали плохо уже различать, где грани камней, где щели. Люди все чаще и чаще оступались и падали…