Прозрение. Том 1 (СИ) - Кристиан Бэд

первые поселенцы ушли с Земли, они полагали, что развитое научное мышление способно победить любые трудности. Новые трудности только подстегнут развитие науки, и вот тогда человечество достигнет бессмертия и ещё Беспамятные знают чего, — Локьё скупо махнул рукой и усмехнулся. — Это была эпоха расцвета разума и научного образа мыслей. Религия была осмеяна, её заменила наука о человеческой психике. Душа землян провисала тогда над бездной, ведь научная картина мира всегда тонка и неустойчива и живёт лишь до следующего фундаментального открытия. Хатты поставили точку в споре о материальном в человеке…

Он помедлил, вспоминая.

Невидимая «аура» в зале словно бы уплотнилась. Здесь разделяли воззрения эрцога дома Сиби. Дома, охраняющего память.

— Недаром мысли о боге не отпускают учёных. Да и неверие — тоже своего рода вера. Смешная вера в то, что кого-то нет. Ведь если Его действительно нет, то это не нуждается в доказательствах и не тревожит химеры смыслов. Не заставляет оправдываться перед собой. Но мы, люди — это не только тело и разум. Да, на Земле можно было выживать, отрицая невыразимое, не вдаваясь в тонкие материи. Мы пользовались психической картиной мира, уже созданной нашими предками, выживали на объедках древних достижений духа, что, видимо, и доказала последовавшая на Земле война.

Локьё вздохнул, сделал жест над виртуальной панелью стола, и в воздухе закружилась знакомая с детства модель Солнечной системы. Золотистое солнце, голубая планета в зоне обитаемости.

— Мы, люди, щедро одарены чувствами. Мы видим многое. Еще больше слышим, обоняем, осязаем и ощущаем на вкус. Ещё мы ощущаем пространство и время, а это уже более сложно и менее явно в нас. Но воспринимаем мы без ужаса только знакомое нам. Именно потому эволюция разума на Земле длилась миллионы лет. Между сознанием человека и пространством бессознательного в нём же — всегда лежит ужас непознанного. И этот ужас нужно заполнить построениями человеческого ума. Выстроить обитаемую Вселенную внутри себя. Какая разница, будет ли она совпадать с настоящей? Зато в ней можно будет жить. Будешь водичку? — спросил он вдруг буднично.

Но не обманул меня, не сбил с мыслей, и я лишь качнул головой. Истники внимали эрцогу, но то один, то другой смотрел на коммуникатор, обвивающий запястье. Словно бы параллельно они играли в какую-то игру.

— Мы узнали об этом не сразу, — продолжал Локьё. — Первые колонисты не осознавали, чего им следует бояться на осваиваемых планетах. Они не ждали, что на количество и качество их мутаций повлияет не просто иное магнитное поле чужих планет и непривычное излучение чужих звёзд. Они не понимали главного — не каждому человеку под силу удержать вокруг знакомую картину мира.

Он обвёл глазами затихший зал, обернулся ко мне.

— Скажи, что это, капитан?

По залу пробежал шёпот. Кто-то разочарованно вздохнул, а кто-то радостно выдохнул.

На руке эрцога шевелила крыльями голограмма яркой южной бабочки.

— Бабочка, — ответил я, чуя подвох. Уж больно странно вели себя члены совета.

Насекомое расправило четыре пары крыльев и закружилось над нашими головами, сопровождаемое лучом света.

— Нет, капитан, — покачал головой Локьё. — Вот она — бабочка.

На ладони эрцога возникло маленькое блёклое насекомое с двумя…. Нет, с четырьмя совершенно плоскими крыльями и с длинным хищным хоботком, который был скручен под круглым глазастым рыльцем.

«Наверное, ядовитая», — подумал я и покосился на спецбраслет. Вроде бы голограмма, но Хэд его разберёт, этого эрцога.

— На Земле водились только такие бабочки, — сообщил мне Локьё. — Невзрачные, с четырьмя крыльями. Питались они цветочным нектаром, хоть и имели такой устрашающий хоботок.

Он сунул руку в нагрудный карман и вынул небольшой плоский контейнер.

— А теперь — смотри!

Контейнер негромко щёлкнул, раскрываясь. Из него вырвалось что-то сияющее, перетекающее из формы в форму и мигающее с такой частотой, что завтрак ринулся из моего желудка!

В зале зааплодировали.

Локьё быстро захлопнул контейнер и протянул мне стакан с водой.

— Я же говорил, — пожурил он меня, — возьми.

Я выпил воду, не ощущая вкуса.

— Что это было?

— Тоже своего рода бабочка, — Локьё убрал контейнер. — Эргомер. Ты вряд ли видел их раньше. Иная, безобидная, но совершенно иная форма жизни. Если бы здесь не было меня, знающего, что это — всего лишь бабочка иного мира, ты мог бы испытать более сильные ощущения. Твоё сознание не готово было увидеть то, чего в твоём мире не существует. Вот так и первые колонисты: рвались к чужому и получили его. И когда разум их испытал шок, когда чужое перевалило за ограниченный нашей биологией предел, началась агония. Мир вокруг оказался настолько иным, что это разрушало и рассудок, и саму биологию человека. Новые религии полезли, как грибы, в попытке объяснить изменившуюся реальность, но ужаса вокруг было слишком много. А Земля уже не могла нам помочь. У Земли тогда были свои, более важные проблемы, тоже безжалостно ударившие по геному. И первые колонисты, те, кто теперь стали Содружеством, должны были спасать себя сами.

Он налил мне ещё воды. Блестящее нечто всё ещё стояло у меня перед глазами и вызывало тошноту.

Истники перешёптывались, наблюдая за мной. Похоже, они спорили, сумею ли я оправиться от такого зрелища?

Локьё, однако, верил в меня достаточно, чтобы спокойно продолжить рассказ.

— В первое десятилетие росло количество депрессивных состояний и мутаций, но биология наших тел ещё выдерживала напор изменившейся реальности. Потом сдалась и она. Начались регрессивные мутации. Сначала — в виде привычных эпидемий раковых и иммунных заболеваний, потом пошли вспышки уродств среди детей и… болезни. Болезни чужие, незнакомые. И мы ощутили, что вопрос только в том, вымрем ли мы или превратимся в монстров? Алайский пример доказал, что не вымрем, но цена была бы огромна. Мы не знали тогда, что запускает транспозицию генов, вызывающую сумасшедшую пляску мутаций. Этот механизм оказался психическим. Именно страх перед иными, непонятными мирами запустил тогда машину уничтожения. Мы сами, вернее, наше подсознание само нажало на спусковой крючок…

Локьё помолчал, перехватил мой вопросительный взгляд. Налил мне ещё воды.

— Откуда взялись мутации? Они заложены в нас эволюционно. Человеческий геном кипит мобильными генетическими элементами, транспозонами. Это фрагменты ДНК, которые могут прыгать с места на место, копируясь или перебираясь из одного участка ДНК в другой. Мы знали об этом. Не знали только, что запускает механизм таких путешествий. Да и не в них суть. Потому что не этот, так другой механизм сработал бы на самоуничтожение. Потому что мы не могли удержать гармонию привычной картины мира. Она разрушилась. И вопрос физического разрушения стал всего лишь вопросом времени.

Он посмотрел мне в глаза, покачал головой.

— Имперцы избежали давления чужой среды. Они прибыли на всё готовое. Мы уже сумели локализовать расширение картины реальности, справились с