Русалка - Кэролайн Черри

Более того, он лишь изредка поднимал глаза, и если поднимал их, то с каким-то неясным выражением стыда, который действовал на внутреннее состояние Петра, так же как действовала на него Ивешка.

— С тобой все хорошо? — спросил он. — Саша?

Саша кивнул, не глядя на него, и Петр прикусил губу, предчувствуя беду.

— Давай попробуем расшевелить старика и заставим его уйти отсюда, — сказал он. — Послушай: независимо от того, что бы мы не решили делать в дальнейшем, сейчас нам всем следует вернуться на лодку, добраться до дома, а потом попытаться повторить все это еще раз…

Но Саша покачал головой и на этот раз не отвел своего истощенного мрачного взгляда от глаз Петра.

— Нам не удастся выбраться отсюда, и мы не сможем попасть домой.

— Ты уверен в этом? — с большой осторожностью спросил его Петр. Он сам почувствовал в этот момент внутренний холод, от которого к нему подступали слабость и страх. — Саша, скажи мне, ты освободился от нее?

Тот задержал на нем долгий взгляд, а затем сказал:

— Никто из нас не свободен сейчас…

Петр слегка тряхнул его за руку.

— Саша, черт возьми, не говори так.

Саша как-то странно взглянул на него, затем заморгал, и посмотрел на него внимательно, положив свою холодную руку поверх его, и сжал пальцы.

— Со мной все в порядке, — сказал он, и смятение, только что охватившее Петра, куда-то исчезло, а вместо этого неожиданно возникло ощущение присутствия Ивешки, что он почувствовал, как его подмывало взглянуть и убедиться, не стоит ли она рядом с ними.

Но что-то остановило его от попытки повернуть голову. Что-то заставляло его не отрываясь смотреть в сашины глаза. Что-то уговаривало его отбросить все страхи.

Это состояние было еще незнакомо ему и отличалось от всего, с чем он уже сталкивался здесь.

А Саша сказал ему тихо и спокойно:

— Что бы это ни было, в первую очередь оно постарается добраться до меня, Петр. И сопротивляться становится все труднее и труднее.

Он почувствовал, как его рука начинает дрожать, возможно от неудобного положения. Под собственным коленом Петр чувствовал леденящий холод земли.

— Послушай, — сказал он, с усилием выдавливая из себя слово за словом, — я очень благодарный человек, и я все понимаю. Но только, прошу тебя, не делай этого. Не напрягай свою волю и свои желания в попытках заставить меня отказаться от беспокойства за тебя, малый! Ведь это чертовски глупо, разве не так?

Саша заморгал глазами, а его рот сложился в гримасу, которая должна была служить подобием слабой улыбки. Он еще крепче сжал пальцы на руке Петра.

— Да… Но она не осмелится бороться со мной, потому что знает, что в этом нет ничего хорошего для нее. Так что пока все в порядке. Я вполне смогу удержать ее на расстоянии, и не беспокойся больше об этом.

— Но пытайся уговаривать ее негромко, как настоящий воспитанный мальчик.

Теперь гримаса растянулась в нечто похожее на усмешку. Саша похлопал Петра по руке, глубоко вздохнул и присел, опираясь на пятки.

Перед ним, как будто, был все тот же Саша, смышленый, исхудавший мальчик, взваливший на свои плечи слишком непомерный груз. Петр потер шею и взглянул на него еще раз, отказываясь спрашивать даже самого себя о том, что же такое они только что похоронили, или о том, а имела ли вообще дочка старого Ууламетса когда-нибудь в своей жизни сердце, до тех пор пока не позаимствовала его у Саши.

И швырнула его назад, может быть, еще до того, как Ууламетс собрался разбить его.

Или, может быть, потому, что сашина бескорыстная доброта не позволяла ей удержать его в себе… в этом и была та неизбежная ловушка, в которую она попала, не ведая того.

— Так что же мы собираемся делать? — спросил он Сашу. — Мы хотя бы имеем уверенность в том, что дедушка сохранил рассудок?

— Я думаю, что да, — ответил Саша, добавив с дрожью в голосе: — Если это случиться с каким-нибудь колдуном, то я думаю, что со временем… со временем…

— Но ведь ты-то не сумасшедший, — сказал Петр. — Я не уверен насчет него, но я все же знаю тебя, малый, и ты не должен повторить его судьбу. Если ты хочешь услышать совет несведущего человека… то пожелай, чтобы мы выбрались отсюда, и как можно быстрее. И не забудь прихватить и дедушку.

— Когда ты хочешь добиться чего-то конкретного, то события разворачиваются именно так, как они могут происходить, а уж никак не в соответствии с твоими желаниями.

— Тогда скажи, чем было то, что мы только что похоронили? И чем было то, что находилось рядом с Ууламетсом, что готовило нам завтрак и спало в постели его дочери? Было ли это чем-то таким, что могло произойти? Я не говорю сейчас про Воджвод, такого там не могло быть!

— Я не знаю, — сказал Саша приглушенным голосом, бросая неприязненный взгляд на кучку грязных листьев и земли, лежащую между ними. — Мы ведь знаем, чем это было, но я не уверен, что знаю, откуда оно взялось.

— Есть, по крайней, мере две возможности, — пробормотал Петр.

— По крайней мере, две, — повторил Саша и, так же как Петр, взглянул в ту сторону, где за занавесом из переплетенных ветвей у погасшего ночного костра сидел Ууламетс. — Может быть, когда твои желания столь велики…

— Он не хотел получить ее! Ему была нужна дочь, согласная с ним во всем, и которая по любому поводу говорила бы: «Да, папа», и держала бы дом в порядке и чистоте.

— Собственно говоря, что, на самом деле он и получил, — сказал Саша. — Разве не так?

23

Ивешка была молчаливой и потерянной: она действительно затратила слишком много сил, которые ей не принадлежали, а были лишь одолжены, и которые пошли на то, чтобы рассеять тот образ Привидения или Призрака, как называл это Петр, делая все, чтобы остаться среди них. Она даже готовила им обед и спала в одном с ними доме. А теперь она парила в пространстве вновь как бледный призрак, бесцельно кружа среди деревьев, которые окаймляли могилу и потухший костер Ууламетса.

Стало быть, это выпало на его долю, подумал Саша, поскольку Петр и Ууламетс были не в лучших отношениях, начать немедленные переговоры со стариком.

Он отмыл руки в маленьком весеннем ручье, который был недалеко от их места, стряхнул с волос остатки листьев и даже позаимствовал у Петра бритву, чтобы хоть немного поскрести то место, где у него начинали пробиваться усы, про которые тетка Иленка всегда говорила, что они выглядят так, будто он просто не умывался. Хотя ему наличие усов казалось вполне приличным, по крайней мере, ведь усы не делали старого Ууламетса похожим на бродягу, даже если его одежда была перемазана грязью, а в его волосах и бороде застряли обломки мелких сучков и куски листьев.

У старика с собой была книга. Но он не читал ее и не ничего не записывал, а только держал ее в руках, остановив неподвижный взор на окружающем лесе, как будто лес скрывал от него все ответы, которые он хотел получить.

Саша поклонился и слегка кашлянул, когда оказалось, что старик Ууламетс не замечает его.

— Мы позаботились обо всем, и Петр считает, что мы можем отправиться назад, к лодке, и там обдумать наши дальнейшие действия. Я же не думаю, что мы действительно сможем сделать это, но, может быть, вы знаете…

Старик даже не взглянул на него.

— Ведь мы не имели ни малейшего представления о том, куда вы ушли, — сказал Саша. — Это Ивешка привела нас. Мы даже повстречались с лешим, и он помог нам.

Но не последовало даже малейшего намека на интерес.

— Он одолжил ей силы, которых было вполне достаточно, чтобы добраться сюда, — продолжал Саша. — Но он сказал, что она не должна забирать больше ничего из его леса. Ему очень не понравилось там наше присутствие.

Продолжать и дальше без видимой реакции со стороны Ууламетса было как безрассудно, так и просто бесполезно. Саша был уверен, что колдун с такими талантами, какими обладал старик, должен знать многое о том, что произошло здесь, без рассказа какого-то мальчика, который может сообщить лишь несущественные подробности. И может быть, именно поэтому Саша почувствовал страх перед стариком, гораздо больший, чем он когда либо испытывал, и неожиданно подумал об источнике этого страха.

Она кое-что оставила мне, сказал он Петру, когда тот пытался очень осторожно расспросить его о том, не причинила ли она ему какого вреда.

Она научила меня кое-чему, подумал он теперь. И ему казалось, что он знает, почему она сделала это. Я до сих пор помню, рассуждал он про себя, насколько отчетливо я мог думать об одном и как был слеп по отношению к другому… и, кажется, знаю, почему.

Я знаю, что такое испуганный человек. Это чувство должно быть в корне отлично от других, по крайней мере когда касается самого себя.

Я мог беспокоиться за Петра… Я знал, что он мой друг: я бы даже не захотел вновь войти в этот мир без него, потому что лишь одного осознания, как он важен для меня, бывало достаточно, чтобы я продолжал правильно действовать в самых опасных ситуациях.