Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Через два года, в 1890 г., Родс заявил: «Богатство «Де Бирс» равняется четверти богатства всей Капской колонии»[1129]. Но его интересовали только имперские дивиденды, и он соответственно обирал компанию. Это вызвало гневные, но неэффективные протесты у капиталистов, которые его поддерживали. Они больше хотели прибыли, а не власть, чем противоречили тезису Дж.А. Гобсона и других о том, что финансы «управляют двигателем империи»[1130].

Сам лорд Ротшильд, который говорил, что история «Де Бирс» — «просто сказка», не мог остановить Родса от использования компании для оплаты «мечты его жизни».

Ротшильд считал Родса «авантюристом»[1131]. Можно не сомневаться, что Родс часто бывал безжалостным, иногда — безрассудным и беспечным.

Родс был сентиментальным циником, мягким, словно Грации, но жестким, как богиня Судьбы. Он верил, что цель оправдывает средства, филантропы заслуживают 5 процентов, а каждый человек имеет свою цену.

Он манипулировал политиками, пэрами и премьер-министрами, предлагал решить вопрос Судана с Махди и урегулировать дело с папой[1132] в отношении Ирландии. В стремлении оккупировать землю, которая станет носить его имя, Роде, как говорили, мог даже «найти средства для урегулирования с мухой цеце»[1133].

Его первым крупным делом в качестве политика Капской колонии было связано с Яном Хофмейером, защитником фермеров и лидером Лиги африканеров. Он поддерживал имперское предприятие Родса к северу от Лимпопо в ответ на рекламу Родсом дорогого хлеба, дешевого бренди и африканских рабов.

В 1888 г. Родс заплатил оружием за права на разработки королю Лобенгуле, чью подагру доверенное лицо Родса, доктор Леандер Старр Джеймсон, лечил инъекциями морфия. Когда епископ Блумфонтейна запротестовал из-за коварства вооружения матабеле, его заставили замолчать при помощи пожертвования его миссии. Родс сказал одному другу, что епископ покаялся.

В результате смутного и даже фиктивного соглашения с Лобенгулой, Родс смог обеспечить королевский патент (то есть документ, содержащий согласие царствующей особы на создание корпорации) для своей британской «Южноафриканской компании» (ее совет директоров состоял из продажных функционеров и мутных аристократов) для разработки минеральных ресурсов к северу от Трансвааля.

В 1890 г., поддерживая геологоразведочные работы с целью обнаружения золота, которое будет превосходить открытое в Рэнде, он отправил колонну первопроходцев из Кимберли в Машоналенд. Она представляла собой смешанную группу от пэров до пролетариев-люмпенов. Ее провожал генерал Метуэн, который велел отряду идти к Сибутси. Однако генерал небрежно признался: «Я не знаю, кто или что такое Сибутси, человек или гора»[1134].

Первопроходцы ехали в 117 фургонах, которые тащили волы. В фургонах лежали фонарики и пулеметы «Максим». Они медленно пробирались по вельду, сквозь густые кустарники, мимо огромных баобабов, через высохшие и занесенные песком русла рек, шли вверх по каменистому плату Шона. Это было вторжение, замаскированное под исследовательскую экспедицию. Оно стало частным предприятием.

Вскоре территория охвата расширилась за Замбези. Это стало возможным после благословения британского правительства, которое надеялось получить власть без ответственности или затрат.

Родс стал премьер-министром Капской колонии в 1890 г. и намеревался сформировать большую политическую конфедерацию — Британской Союз Южной Африки, тянущийся от мыса Доброй Надежды до бельгийского Конго. Он так агрессивно двигался в Мозамбик, что Министерство иностранных дел решило, что Родс предлагает войну с Португалией. Он сделал Джеймсона главой Матабелеленда, а врач быстро «скосил» поселение Лобенгулы в 1893 г. Когда на места крааля Лобенгулы в Булавайо вырос город компании, гостиницу назвали «Максим»[1135].

Крюгер, который отказался присоединиться даже к таможенному союзу и проклинал Родса, как «одного из самых беспринципных типов, которые когда-либо существовали»[1136], оставался камнем преткновения. Роде, окруживший Трансвааль с севера, теперь нацеливался разрушить его изнутри, используя чужестранцев в качестве своего троянского коня. К 1895 г. они количественно превышали буров (среди которых насчитывалось 15 000 взрослых мужчин) в пропорции четыре к одному. Иностранцы платили девять десятых налогов в Трансваале, однако им отказывали в праве на голосование.

Имелись и другие поводы для недовольства. Например, Крюгер пытался призвать иноземцев для ведения войны против Багананвы, который спрятался в пещерах. Буры взорвали их при помощи динамита. Это была не только «расточительная и нелепая растрата»[1137] контролируемых государством взрывчатых веществ, которые требовались для добычи золота, но и угроза поставке рабочей силы хозяевам Рэнда.

Родс давно считал, что «землекопы никогда не потерпят чисто бурское правительство»[1138]. Поэтому, подгоняемый вперед «врожденным автократизмом»[1139], он планировал военный переворот в целях свержения режима Крюгера. Он действовал при молчаливом попустительстве министра поделам колоний Джозефа Чемберлена, который покинул Гладстона из-за политики предоставления самоуправления Ирландии. Теперь Чемберлен являлся самым твердым и решительным строителем империи в кабинете Солсбери.

Родс придумал такое зрелищное фиаско, что оно угрожало подорвать все имперское предприятие.

Сам Чемберлен предупреждал, что «фиаско будет ужасающим». Но он заставлял Родса поторопиться (из-за грядущего диспута Великобритании с США по Венесуэле)[1140] и верил, что «Наполеон Южной Африки»[1141] будет соответствовать своему известному прозвищу.

На самом деле заговор был хуже преступления, это была серия ошибок, вдохновленных личной и имперской гордостью и высокомерием.

Родс менял график. Восстание откладывалось из-за недели конных бегов в Йоханнесбурге. Предпринимались вялые попытки не дать ему состояться в последний момент. Он посвятил в тайну слишком много людей. Сэр Геркулес Робинсон «знал и не хотел, чтобы ему это говорили». Знала и лондонская «Тайме», которая просила Родса не начинать действия в субботу, поскольку газета не выходила по воскресеньям.

Колосс доверил командование вторжением Джеймсону, самому безрассудному из дружков, которого он обожал (но, очевидно, с целомудренной страстью). «Доктор Джим», игрок в покер, который презрительно относился к офицерам регулярной армии, как машинам, появившимся из смеси красной тесьмы для скрепления юридических документов с сургучом, был уверен: он сможет нанести поражение бурам с подразделением из пятисот человек, вооруженных кнутами.

Подготовка, которую он провел в декабре 1895 г., отражала это хвастовство. Частная армия Джеймсона состояла в основном из «бесшабашного полка»[1142] конной полиции Машоналенда. Солдаты носили серую форму, много пили, дрались, были плохо подготовлены и оснащены. Планируемое восстание иностранцев в Йоханнесбурге, как сказал Роде, «погасло, не успев разгореться, словно отсыревшая петарда».

«Доктор Джим», несмотря ни на что, продвигался вперед, хотя не был готов к долгому переходу, поскольку страдал от обострения геморроя. После короткой кровавой стычки в двадцати милях от Йоханнесбурга он сдался бурам, которые преследовали его на всем пути от границы Бечуаналенда. Как написал один из подчиненных Джеймсона, «нас просто поймали, как крыс в капкан, а через некоторое время весь доблестный маленький отряд повели к Крюгерсдорпу»[1143].

Крюгер обладал не только большим ростом, но и хитростью с коварством. Перед атакой на Джеймсона он сказал: «Черепахе нужно дать время, чтобы высунула голову, перед тем, как ее отрубаешь»[1144]. Теперь он был доволен нравственным и политическим урожаем победы, продемонстрировав милость к восставшим.

Однако щедрость Крюгера была сведена на нет поспешностью и импульсивностью кайзера. Император только что провозгласил Германию мировой империей и 3 января 1896 г. отправил телеграмму, поздравляя Крюгера с удержанием независимости Трансвааля без призыва на помощь дружественных держав.

Британская общественность отреагировала взрывом ксенофобии, а правительство отправило военно-морскую эскадру в залив Делагоа. Это побудило Германию на строительство военного флота.

Уилфрид Скейвен Блант сожалел о фуроре: «Гангрена колониального бесчинства заражает нас, а привычка подавлять свободу в слабых странах ставит в опасность нашу собственную»[1145].

Но пресса сделала Джеймсона национальным рыцарем. В Лондоне его приветствовал оркестр, который играл «Смотрите, вот идет герой-завоеватель». В честь него писали гимны, и не только неумелый придворный поэт Альфред Остин, но и Киплинг. Последний, судя по всему, основал «Если» на характере Джеймсона и называл его «самым благородным римлянином из них всех»[1146].