Ричард Длинные Руки – барон - Гай Орловский

Конский круп подо мной словно бы нагрелся сильнее, затем в лицо ударил ветер. Я ухватился крепче, похлопал Зайчика по шее, призывая сбавить скорость, а то сердце остановится. Он тут же сбавил, да так резко, что я ткнулся лицом в конскую гриву.

– Ну ты и свинья, – сказал я обвиняюще, – с такими шуточками я могу вылететь через лобовое стекло!.. Еще раз так сделаешь, заведу привязные ремни. И подушку безопасности.

Далеко позади показался стремительно приближающийся черный ком. Пес догнал, рассерженно ухватил торжествующего Зайчика за ногу с такой злостью, что тот виновато ржанул, подпрыгнул, извиняясь, что оставил его так далеко позади.

Дальше поехали шагом, я внимательно всматривался вперед и в стороны, стараясь уловить шорох, запахи или хоть что-то, что выдаст затаившихся людей. Все еще поражает это несоответствие: древние старые горы, буквально седые, дряхлые, рассыпающиеся, и молодые, с острыми гранями, только что рожденные, еще почти не остывшие, возникшие в глубинах земли и поднявшиеся на поверхность, проломив непрочную земную кору.

Еще дважды или трижды на обратном пути попадались нагромождения камней. Сперва я их вовсе не заметил, а вот следующие упорядочены в приземистое здание часовни. Как я понял, здесь церкви и часовни не просто места, чтобы помолиться, но и форпосты Церкви против сил Юга. Так что часовен намного больше, чем даже в Риме.

Часовня слепо смотрит выбитыми окнами. И так невзрачная из-за серого камня, она стала зеленой от множества трав, вцепившихся в щели, а на куполе ухитрилось вырасти даже крохотное жалкое деревцо. Тяжелые глыбы сдвинулись, вздыбились, приподнятые растущими корнями, деревцо выказывает немалую силу и цепкость, что вообще-то свойственно жизни.

Я оглядел испачканный аналой, побитые стены. Справа статуя святого, могучая и величественная, старик с высоким челом. Таким у нас принято изображать Бога, хотя умному известно, что Бога изображать нельзя, он не имеет образа, так что это кто-то из святых. Святые были людьми, как и Христос, их можно рисовать, высекать в камне, чеканить на металле.

Металл удивительно крепок: как ни колотили по статуе, уцелело даже лицо, хотя вон следы боевых топоров и молотов. Разочарованные разбойники или кто бы ни был разрисовали лицо мудреца синей краской. Но этим запятнали разве что себя, ставши похожими на шкодливых школьников, что в учебниках анатомии подрисовывают женским и мужским фигурам недостающие детали.

Я огляделся, поднял с пола тряпку и попробовал вытереть лицо статуи. К моему удивлению, краска стерлась легко, одним движением. Лицо статуи заблестело, словно только что из мастерской. Шрамы и вмятины на металле сгладились, поверхность засияла.

Встревоженный, не люблю необьяснимого, я поспешно отбросил тряпку, попятился и торопливо выбрался наружу. Все-таки привычнее, когда создают долго и трудно, а портят в одно мгновение, но чтобы наоборот…

Снаружи треск и хруст, будто работает небольшая камнедробилка: Зайчик с аппетитом грызет придорожный камень. Хоть его и создали, как сказал класторг, а не просто вот так взял и родился, но все-таки живое: жрет с удовольствием. Я уже заметил, что гранит любит больше, чем песчаник, а железо просто обожает. КПД у него стопроцентное: еще не видел, чтобы ронял каштаны.

– Зайчик, – подозвал я, – а где Пес?.. Бобик!.. Бобик!

В лесу затрещало, показался Пес, громадный и веселый, вид вечного щенка, пронесся через кустарник, как танк с крыльями. Я поспешно прислонился к стене, Пес прыгнул на грудь и, как я ни пытался увернуться, ухитрился лизнуть в лицо.

– Возвращаемся, – объяснил я. – Не отставай. Кто знает, вдруг след потеряешь?

Пес склонил голову, рожа очень выразительная, оттенков больше, чем у шоумена центрального телевидения, посмотрел с укором. Я вскочил в седло, Зайчик пошел ровным галопом. При всем географическом идиотизме, когда не знаю, с какой стороны у меня восток, с какой запад, а про юг и север вообще молчу, я запомнил раздвоенную гору, у подножия которой расположился мой лагерь. А Зайчик и Пес и без моей подсказки понеслись наперегонки.

Из-под копыт выскакивают мелкие звери и выпархивают птицы, иной раз уже после того, как мы промчимся. Пес, что несся впереди, вдруг замедлил бег, повернул голову, оглянулся. Там далеко небольшая тропка, то ли звериная, то ли протоптанная троллями. Спинами к широченному коричневому дереву, ствол в три обхвата, стоят двое: полуобнаженная рослая женщина и некто в монашеском одеянии с мешком у ног и длинным посохом в руке. Лицо рассмотреть не могу, зловещая синеватая маска с торчащими, как у рыси ушами, закрывает от лба до подбородка.

Я пустил коня в их сторону, издали вскинул руку в приветствии и в знак мирных намерений. Они не сдвинулись с места, но признаков враждебности нет, уже хорошо. Я велел Псу держаться рядом, приблизился медленно, рассматривая обоих с интересом. Женщина ответила прямым, откровенным взглядом, одновременно призывным и полным достоинства. Мускулистая, поджарая, с небольшой, но выпуклой грудью в достаточно открытом бюстгальтере, голый живот, откровенно узкие трусики, правда, с кожаным ремешком, на котором длинный узкий нож, длинные стройные ноги в искусно выделанных сапогах из оленьей кожи.

Одной рукой она держит на плече плашмя длинный меч с узким и очень тонким лезвием. Монах – пародия на мужчину: малорослый, сгорбленный, халат скрывает фигуру, но сразу понятно, гаже не бывает, обвешан сумками, амулетами, талисманами. Впрочем, я не могу и предположить, чтобы у такой эффектной и явно властной женщины в спутниках может быть сильный мужчина.

Я сказал с предельной доброжелательностью:

– По этой дороге вскоре проедет отряд в десяток человек… С ним монах. Настоящий, если вы понимаете, о чем я говорю.

Женщина кивнула, не отрывая от меня взгляда.

– Им лучше не встречаться с нами.

– Отряд целиком из рыцарей, – добавил я.

Она снова кивнула.

– Рыцарь – это не помеха. Не обижайтесь, благородный воин, но я не очень высокого мнения об их выучке.

Я развел руками.

– Это еще не все. За этим отрядом погоня. Если не сегодня ночью, то завтра здесь проскачут очень злые и раздраженные люди… Думаю, вам с ними тоже лучше не встречаться. Кстати, с ними будут два-три монаха.

Она чуть улыбнулась.

– Еще монахи?

– На этот раз темные, – уточнил я.

Она кивнула.

– Эти как раз менее опасны. Если вы понимаете, о чем я говорю.

На ее безукоризненном лице легкая улыбка превосходства, даже мои слова, в которых заподозрила колкость, ухитрилась вернуть в той же пропорции. Глаза смотрят пытливо: понял ли я смысл? Понял, ответил я взглядом. Темные монахи, при всей своей мощи, всего лишь могучие колдуны или маги. Против них существует множество амулетов и талисманов, а вот против могущества веры в Единого ничего не создано, да и не может быть создано… На уровне язычества, добавил я про себя.