Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Несмотря на то, что ты строишь новую часовню Мину в своем родовом поместье в Ахмине, я считаю тебя своим Другом, дядюшка, – сказал Эхнатон Эйе однажды, когда они, Все в пыли, сошли с колесницы и устало шагали к своим носилкам. – Это что-то большее, чем зов крови, правда?

Эйе улыбнулся тревожному, неуверенному тону вопроса.

– Конечно, я твой друг, – учтиво ответил он.

– Тебе хорошо со мной? Нефертити уверяет, что ты проводишь со мной время только ради того, чтобы потом докладывать матушке. – Он взял Эйе за руку и остановился.

Эйе посмотрел прямо в беспокойно вопрошающие черные глаза, отметив, что в складках век застряли песчинки.

– Эхнатон, ты должен знать, что императрица – мой старинный друг и любимая сестра, – осторожно подбирая слова, начал он. – С ней меня связывают воспоминания, которые принадлежат только нам двоим. Но я никогда не стану порочить своего фараона ни в чьем присутствии. Царица Нефертити слишком усердна в своем стремлении оградить тебя от всего, что может тебе навредить.

К изумлению и тревоге Эйе, глаза фараона вдруг наполнились слезами.

– Иногда, когда одни говорят мне одно, другие – другое, а Атон не может объяснить мне, кто же говорит правду, я очень страдаю. – Его толстые губы дрожали. – Иногда мне кажется, что меня совсем никто не любит.

Почувствовав, как тело фараона потянулось к нему, Эйе понял, что, если сейчас раскроет объятия, Эхнатон бросится к нему. Он убрал руки за спину. Придворным, которые не могли слышать их разговор, но терпеливо наблюдали за ними на расстоянии, вовсе не обязательно знать, что их фараон так нуждается в утешении.

– Мой царь, мой владыка, – тихо сказал он, – тебе поклоняется целая империя, ты возлюбленный самого Ра, и, конечно, тебя не могут не любить такие жалкие смертные, как я и твоя матушка.

Эхнатон смахнул слезы и закусил губу.

– Я тоже люблю тебя. Я люблю императрицу, но она становится остра на язык. Дядюшка, ты не хотел бы принять честь стать моим носителем опахала по правую руку?

Эйе смотрел на него, быстро обдумывая ситуацию. Ему предложили высочайшую должность на земле, и это не прозвучало как приказание. Он готов был рассмеяться от облегчения, но сглотнул, опускаясь на колени в утрамбованный грунт площадки и целуя запыленные ноги фараона.

– Я не заслуживаю этого, – сказал он, зная, что говорит правду, – однако я желаю верно служить тебе, о Дух Атона.

– Хорошо. Я позволю Раннеферу принять должность смотрителя царских лошадей. Ты поедешь со мной в мой священный город?

– Ты в этом сомневался?

– Да. Нефертити сказала, что ты останешься здесь с Тейе и будешь строить заговор против меня.

Надо будет серьезно поговорить с Нефертити, – подумал Эйе. – Неужели она так никогда и не научится благоразумию?

– Могу только отрицать это и пытаться своими деяниями убедить тебя в том, что царица не права.

Эхнатон мягко тронул его ногой, и Эйе поднялся.

– В любом случае я не поверил в это, дядюшка, – сказал фараон, шмыгнув носом, – Носи мое опахало и покажи всем злопыхателям, что они ошибаются, сомневаясь в твоей верности.

Я еще и сам не уверен, что они ошибаются, – подумал Эйе, рассеянно глядя на тяжелые бедра фараона, направлявшегося к своим носилкам. – Но я нужен тебе, Эхнатон.

Он все еще не был уверен, когда на следующий день просил сестру принять его. Тейе отпустила писца. Эйе распростерся ниц перед ней, искоса глядя, как босые ступни прошагали мимо его лица. Потом к нему приблизились кожаные с золотой шнуровкой сандалии Тейе. Эйе приподнялся на локтях, поцеловал ее ноги и встал.

– Писец собрания сообщил, что на строительство направлено четыре тысячи солдат, – гневно сказала она. – О чем думает Эхнатон? Чтобы поддерживать порядок среди феллахов, достаточно и тысячи. Себекхотеп, должно быть, просыпается среди ночи в холодном поту, когда видит, с какой скоростью убывает из казны золото. И ты, носитель опахала по правую руку, тебе тоже нужно платить в соответствии с твоей новой должностью.

Она быстро свернула свиток и бросила его на стол писца. Эйе посмотрел на морщинистые, с выступающими венами руки, унизанные массивными кольцами. На Тейе было прозрачное бледно-голубое одеяние, расходящееся складками из-под смуглой обвислой груди. Сморщенные соски были выкрашены синим, и поблескивали золотой пудрой. Голубой плащ, который она бросила на стул позади себя, по краю украшали маленькие золотые шарики, в каждом из которых при ходьбе со звоном перекатывались дробинки. Ее пышные рыже-каштановые волосы были убраны с высокого лба, который охватывала девическая диадема из синих эмалевых незабудок. С диадемы свисали стрельчатые зеленые эмалевые листья, касавшиеся щек, уже начавших отвисать под натиском прожитых лет. Прозрачные голубые глаза окружала густая сеточка морщин, под глазами от усталости образовались мешки. Впервые Эйе подумал, что она одета безвкусно, юная свежесть ее одеяния больше подчеркивала, чем скрывала ее возраст. В ее голосе появились интонации старой ворчливой няньки. С изумлением он разглядел в Тейе черты их матери, Туйи, Украшения царя, там, где прежде замечал только силу и самоуверенность отца.

– Пока подати и подношения иноземцев льются в казну, она не оскудеет, – мягко возразил он. – Похоже, фараон верит в то, что он сможет отпугивать злых духов от своего города с помощью копий и мечей живых людей. Это неважно, императрица.

– Это важно! – воскликнула она в негодовании. – На севере, в Сирии, уже сгущаются тучи. Наши вассалы делают попытки сделать свой народ нашим врагом. Любой глупец понимает это, только не фараон. Египту может понадобиться каждый его солдат.

– Фараон понимает это.

– О да. – В ее голосе зазвучали саркастические нотки. – Он читает депеши. Для него каждое слово в них дышит правдой. Он называет этих разбойников Азиру и Суппилулиумаса своими братьями.

– Зачем ты принимаешь все так близко к сердцу? Азиру и Суппилулиумас то ссорятся, то мирятся между собой. Если они, в конце концов, нападут друг на друга, мы только выиграем от этого. Если они объединятся и нападут на нас, мы разобьем их. Может быть, небольшая война вразумит Эхнатона.

– Ты так спокоен, Эйе. – Она холодно улыбнулась. – Так рассудителен. Когда я слушаю тебя, я начинаю верить в то, что трезвость ума покинула меня. Но я говорю тебе, что шакалы чуют слабость в моем сыне и их аппетиты разгораются.

– Тогда пусть попытаются утолить их. Египет вполне силен для того, чтобы вбить кость им в глотки. Ты всегда умела смеяться, императрица, и забывать о государственных делах, покидая палаты управителей. В чем дело?

Ее округлые плечи поникли.