Последние романтики - Рут Харрис

Ким увидел в ее глазах боль и горечь, которые она, должно быть, чувствовала еще девочкой. И злость. Злость! На судьбу, на отца, который отказался ее признать, узаконить ее рождение и обрек на положение вечно отверженного существа. Злость на мать, которой некого было винить, кроме самой себя, но она возложила вину за свою неудавшуюся жизнь на невинное дитя.

– Имя, – сказал Ким, размышляя вслух. – Вот почему для тебя так много значил Бой Меллани. Герцог Меллани. Имя, в котором слышна история. Имя с прошлым. Имя, за которым века, которое передавалось из поколения в поколение… Законность имени.

– Законность, – повторила Николь. Ким увидел, что она заплакала. Она рыдала, вся отдавшись переживанию, в котором так давно себе отказывала. Все долго сдерживаемые чувства излились наружу – негодование, горечь, злость на ту несправедливость, которую она была вынуждена терпеть и с которой ей пришлось бороться, когда она была еще слишком молода и слишком беззащитна. Не удивительно, что ей снилось, как она проклинает отца. Этот сон сделал ее свободной. Но сон был проявлением ее злости. Слезы же – выражением ее боли и унижения.

Ким обнял ее и подумал, что на свете нет ничего, что бы он для нее ни сделал. Ким всегда восхищался храбростью, а у Николь храбрости было очень много. Она обладала моральной стойкостью и мужеством, и Ким сомневался, что он сам обладал этими качествами в той же мере. Ему было так легко вскружить голову, он был так слаб перед лестью, он был не подготовлен к тому, чтобы преодолевать препятствия. В свободном мире художников, где они вращались, никто и глазом не моргнул по поводу того, что Николь и Ким жили вместе, не регистрируя брака законным порядком. Иногда это беспокоило Кима, но для Николь их неопределенный статус был постоянным источником боли. Она чувствовала себя ниже, хуже других. И самое жестокое, что каким-то образом это было ее собственной виной.

– Ты не меньше любишь меня? – спросила она, когда слезы иссякли. – Теперь, когда ты знаешь все.

– Я люблю тебя больше, – ответил ей Ким искренне и просто, осознавая, что из всего, что он может ей дать, его имя будет для нее самым важным. – Когда мы поженимся, у тебя будет настоящее имя.

Она посмотрела и улыбнулась ему так, что у него защемило сердце.

4

Если в 1927 году Ким и Николь открыли и изучили свою любовь, то в 1928 году их любовь достигла зрелости, найдя свое выражение и в образе их жизни, и в их творчестве. Оба были людьми творческими, и никогда более не была их работа столь плодотворной.

В своем просторном кабинете с окнами на Сену Ким начал «Время и холмы». С самого замысла он знал, что это будет его самая большая книга, богатая событиями, со сложным сюжетом. Она будет рассказывать о трех поколениях двух семейств, живущих в Кении, – белом и африканском.

Ким был потрясен огромностью и красотой страны, он был поражен и восхищен героизмом народов, которые сосуществовали, боролись и выживали в ней. Он писал об их судьбе, но, вдохновленный Николь, тронутый ее незажившими душевными ранами, он писал и об их мужестве. Взяв за основу многочисленные истории, услышанные от Найджела, – а этих историй тот рассказывал великое множество вечерами, за ужином, – Ким создал мир, в котором мог без труда потеряться сам. Он работал по утрам, обедал, а после полудня перепечатывал то, что написал утром. После ванной и полдника он вместе с Николь шел на Вандомскую площадь, они вместе наслаждались радостями и волнениями, которые дарит Париж, – этот город, как никакой другой в мире, вдохновлял на творчество, предлагая своим обитателям радостную и интересную жизнь.

Ким, для которого было насущной необходимостью окружить себя толпой людей, вдруг обнаружил, что общества Николь ему больше чем достаточно. Внутреннее ощущение пустоты, его неосознанный страх перед скукой и однообразием полностью исчезли. Николь умела вдохновлять, даже подталкивать в творчестве, но могла успокоить и утешить. Она не зависела от него так, как Салли, – и сам он ощущал себя свободнее рядом с ней. Она не преклонялась перед ним, как перед божеством, и потому не была ему в тягость. Ее личность возбуждала в нем постоянный неугасающий интерес, и поэтому она не становилась сексуально однообразной. В 1928 году Ким чувствовал – впервые – полное удовлетворение и своей личной, и своей профессиональной жизнью. Только значительно позже он в полной мере сумел оценить, как много это значит. Пока Ким занимался романом, Николь шла в «Дом Редон», где продолжала разрабатывать и выпускать в свет элегантную и простую одежду, само олицетворение современности. В 1928 году в работе Николь появились совершенно новые черты: среди ее моделей возникли образцы, не имеющие себе равных по роскоши. Новое ощущение богатства стало результатом влияния двух факторов: духа времени и насыщенность эмоциональной жизни Николь.

К 1928 году опьяняющий дух изобилия, гедонизма и творческой свободы в Париже ощущался как никогда. У всех была масса идей и масса денег. Ночные клубы, балетные спектакли, театры, представления собирали множество людей, которые искали удовольствий и радостно отдавались на милость дразняще свободному и изобильному времени.

Чувственное пробуждение, которое началось для Николь в Африке, продолжилось. Она всегда стремилась контролировать свои душевные порывы, но сейчас она изменила себе. Она больше не боялась изобилия чувств – и физических, и духовных. Ее состояние немедленно отразилось и на ее работе. Николь умела выразить богатство личного мировосприятия в стиле своей одежды, как никакой другой модельер. Впервые Николь работала с мехом – она выбирала самые дорогие меха и использовала их для подкладки. Простеганный малиновый жакет, подбитый норкой, – мех лишь оторачивает горловину, борта и низ жакета. Вечерняя черная накидка, подбитая горностаем. Этот роскошный мех становился виден лишь тогда, когда женщина небрежным движением сбрасывала накидку на спинку стула в опере или ресторане. Плащ, за образец которого была взята куртка Кима, с пряжками и ремешками, удобными глубокими карманами, был подбит коричневой нутрией. Меха Редон стали сенсацией – идея Николь была взята за образец повсеместно.

А ювелирные изделия! Николь делала модели платьев настолько простыми, насколько возможно, лишая их каких-либо украшений. Она убирала и убирала все, что, по ее мнению, мешало. Вдруг – наступал момент – она считала, что надо что-то прибавить. Идею она заимствовала у арабских женщин, носящих на шее по нескольку нитей разноцветных бус. Расчищая шкафы перед ремонтом дома, она нашла несколько шкатулок с украшениями, купленными в магазине Кирилла. Сделанные из стекла, они придавали платью роскошный вид за цену, доступную любой женщине. Николь сделала эти «поддельные» ювелирные изделия привлекательными.