Ветер в лицо - Николай Руденко

Солод повернул ключ в двери, быстро сбежал по лестнице, пошел по асфальту, что под каменной крутизной горы выводил к морю. Вот она, жизнь!..

Эти горы, это море, эти женщины, что плещутся в воде, еще смогут принести Солоду много счастья, отплатить ему за многолетнее духовное одиночество неподдельным наслаждением. Разве он не умеет быть веселым?.. И разве не это наслаждение — самое существенное, ради чего стоит жить?..

Криничный — дурак, но он умный инстинктом эгоиста, — жить надо сегодня. Недаром говорится: умри ты сегодня, а я — завтра... К черту идиотские надежды на смену власти! Даже в слитке стали есть поры и щели, невидимые человеческому глазу. Солоду этого достаточно. Он сможет использовать их для себя. На его жизнь хватит... А после него — хоть потоп!..

Кем он стал по сути?.. Мещанин, не больше. Мещанином его сделала бесперспективность надежд. Но какая ему от того беда? Солода не пугает и не унижает это слово. Разве его отец, старый Саливон, не мечтал стать знатным мещанином? Если в устах тех, кто убил отца, слово это — клеймо, то в сознании Солода — оно почетно. Да разве дело в словах?.. Важно другое — пусть они верят, что с мещанством покончено еще в тридцатых годах. Было бы чудесно, если бы они в это поверили!..

32

Гости держались двумя группами. С одной стороны, журналист Роберт Лоуренс и еще какой-то господин в сером костюме, желтых ботинках, в серой шляпе с широкими полями. Неизвестно почему, у этого господина правая штанина была подворочена, как будто он собирался переходить через лужу на одной правой ноге. Он был низкий, худой, вертлявый. Больше двигался и заглядывал, чем расспрашивал. Его партнер Лоуренс был выше его на две головы, почтенный, сдержанный. Вопросы он задавал серьезно, с неподвижным, каменным лицом. Механически кланялся, когда ему отвечали, и все записывал в своем блокноте. С другой стороны, были издатель Эрик Сметс и толстый промышленник Уильям Смит. С ними можно было чувствовать себя проще. Они ничего не записывали, а только разговаривали с людьми, смеялись, шутили.

Неизвестно, что именно послужило причиной конфликта между зарубежными гостями, но было заметно, что их расколол какой-то глубокий и острый спор.

Переводчиком с ними приехала Нина Ивановна, Вадикова мама. Это была женщина лет тридцати, с такой хорошей, светлой улыбкой, что сразу привлекала к себе симпатии. Толстому Смиту, наверное, было приятно смотреть на эту улыбку. Он везде, где только мог, пытался сказать что-то такое, что бы смогло вызвать улыбку у Нины Ивановны, а потом очарованным, наивным взглядом смотрел на нее, не сводя с ее лица узких глаз.

Горовой воспользовался приездом гостей для того, чтобы подышать заводским воздухом, послушать музыку стали и железа, погреться сердцем у стального пламени мартенов. Ему удалось убедить врача, что это будет для него не только не вредно, а даже полезно. К тому же не совсем тактично со стороны хозяина валяться в постели, когда в дом приезжают гости. Вы, мол, Николай Григорьевич, тоже не позволили бы себе лежать в таком случае...

Поскольку гости делились на две группы, шефство над первой взял на себя Доронин, а над второй — Горовой. Смит, толстый и неуклюжий, как снеговая баба, на которую надели широкий костюм, часто проявлял желание присесть, отдохнуть. Это было на руку Горовому. Бледный директор и розовощекий британский владелец завода запросто садились на бетонированный парапет на обочине заводского асфальта, улыбались друг другу, но молчали — без переводчика объясняться им было трудно.

Из мартеновского цеха спустились вниз, к гигантским паровым котлам. Каждый котел по своему размеру был не меньше среднего двухэтажного коттеджа. Гости никак не могли понять их назначение. Даже Уильям Смит, больше других компетентный в производственных вопросах, долго расспрашивал Горового, для чего нужны мартеновском цеху эти котлы.

— Горячий воздух, прежде чем попасть в дымоход, проделывает большую работу, — объяснял Гордей Карпович. — Я уж не говорю о насадках. Это известно и понятно всем. Но нам этого мало. Неэкономно выбрасывать в небо десятки миллионов тепловых калорий. Мы заставляем нагретый воздух превращать воду в пар.

— Сколько же пара в час производит каждый такой котел? — Спросил Смит.

— Двенадцать тонн, — не без гордости ответил Горовой.

— Двенадцать тонн пара! Это даже трудно себе представить.

В помещении стояло два котла. Смит бессмысленно смотрел на Горового и молча что-то подсчитывал.

— Разве вы можете тратить для заводских нужд двадцать четыре тонны в час?

— Но мы производим не двадцать четыре тонны в час, а сто двадцать тонн. У нас пять таких помещений. Каждый мартен имеет свою паровую установку.

— Это колоссальное количество! — Удивлялся Смит. — Этого хватит для того, чтобы обеспечить паром и горячей водой весь город.

— А мы и обеспечиваем, — улыбнулся Горовой.

— И вы, металлурги, сушите себе голову над проблемами, которые не имеют к вам никакого отношения?..

— Почему не имеют?.. Это же наши люди.

— Разве в городе живут только металлурги?

— Не только. Но какое это имеет значение?..

Теперь уже удивлялся Горовой. Неужели эти господа еще не научились понимать, что заводы в нашей стране принадлежат всему народу, а не какой-то отдельной компании?..

— Ол райт! — Воскликнул Смит. — Понимаю. Вы получаете от этого дополнительную прибыль. Остроумно. Очень остроумно. Я обязательно продумаю эту проблему. Это даст сотни тысяч прибыли. Разумно, разумно... Деньги из воздуха! Слышите, мистер Сметс! Деньги из воздуха!.. А мистер Лоуренс говорит, что нам тут нечему поучиться.

Горовой хотел было объяснить, что завод от этих котлов никакой прибыли не имеет, но раздумал. Чтобы мистер Смит мог это понять, ему надо было объяснять элементарные законы советской экономики. А это слишком длинный и сложный разговор.

Осматривая машинный зал прокатного цеха, Смит сказал:

— В последнее время ваша пресса подчеркивает важность изучения промышленного опыта западных стран. Однако западная пресса, — он покосился на Лоуренса, — ни разу не выступала с призывом перенимать промышленный опыт России. А жаль...

— Технический прогресс, — отметил Горовой, — не терпит национальной замкнутости. Стоит ли изобретать велосипед, если он давно изобретен другими?.. А про журналистов скажу, что у нас тоже есть такие, которые готовы объявить Россию родиной слонов. Чтобы не уступить приоритет... Необъективные люди всегда вредны. Где бы они ни жили — в Англии или в России.

На выходе с завода Горовой извинился, что не сможет больше сопровождать гостей. Он был бледен, измучен, но пытался улыбаться, шутить. Доронин заметил, что это ему дается с трудом, и пожалел, что не смог уговорить его не выходить из больницы.

У Горового было «неинтеллигентное» лицо. По нему нельзя было определить, кто он — простой рабочий или директор завода.

— Это правда, что вы когда-то были простым рабочим? — Спросил его Эрик Сметс.

— Правда, — ответил Горовой. — Даже неграмотным рабочим.

— Но, чтобы управлять таким заводом, нужно иметь не только практику. Надо иметь большой образование. Как называется академия, которую вы окончили?

Горовой подумал, улыбнулся и ответил:

— Советская власть, мистер Сметс.

Горовой поехал в больницу, а гости в сопровождении Доронина пошли к автомашинам с намерением осмотреть рабочий поселок и общежития.

По дороге посетили детские ясли. Нина Ивановна переводила гостям объяснение Олеси Ковтун:

— Молоко им оставляют матери. Свое, материнское. А если у матери молока мало, берем на молочной кухне... По назначению врача. Часто такое бывает? Ой, что это вы?.. Как будто сами не знаете? На Украине такое случается только с очень больными матерями. Желающих помочь сколько угодно.

Нина Ивановна выбирала слова, чтобы перевести именно так, как хотела сказать Олеся, гости смеялись, а больше всего — Уильям Смит. Не проявлял эмоций только Лоуренс.

Олеся провела гостей до самого выхода. Посмотрела под забор — и сразу побледнела. Под забором стоял чей-то грязный, босоногий мальчишка и живописно грыз кусок теплого ржаного хлеба. Под носом у него свисали две белые сосульки, которые он готовился растереть рукавом по грязному лицу. Штаны на коленях и сорочка на груди разорваны. Вид у мальчишки был такой, будто его только что вывезли из голодного края. Он исподлобья, недоверчиво, взглянул на незнакомых дядь и продолжал грызть хлеб. Где оно такое взялось? Или мать не усмотрела и оно украсило себя так, как только умеют украшаться мальчишки четырех-пяти лет?.. Как бы там ни было, а сердце у Олеси забилось, как испуганная лесная птица. Вдруг подумают, что это из ее яслей? Мол, тех помыла, убрала, а этот где-то забегался. А что это хочет сделать высокий иностранец с лицом, похожим на продолговатую дыню?

Лоуренс приготовил фотоаппарат, навел его на мальчика. Доронин намерения корреспондента понял сразу.