Том 4. Чокки. Паутина. Семена времени - Джон Уиндем

— Ох, я знала, что это будет трудно, — заметила она. — Вам тоже трудно?

Я сказал, что трудно. Она продолжала упрямо:

— Так вот, видите ли, испытывая те чувства, о которых я вам рассказала, я решила заняться историей. Понимаете, я в самом деле могла примысливать себя к некоторым периодам истории. А потом я получила ваше письмо в свой день рождения, и это было причиной, почему я избрала середину двадцатого века темой своей дипломной работы. И, конечно же, это повлияло на мое решение заниматься в аспирантуре.

— И всему причиной мое письмо?

— Ну, это же был единственный способ, не правда ли? То есть я хочу сказать, что ведь другого-то пути не было, чтобы находиться вблизи исторической машины, кроме как работая в исторической лаборатории, не так ли? И даже тогда мне вряд ли разрешили бы пользоваться ею самостоятельно, если бы это не была лаборатория дяди Дональда.

— Историческая машина? — переспросил я, цепляясь за соломинку во всем этом хаосе. — Что такое историческая машина?

Она была озадачена.

— Это… Это историческая машина. При помощи которой изучают историю.

— Неясно. — Я покачал головой. — Вы бы с таким же успехом могли мне сказать, что при ее помощи делают историю.

— О нет, это строго запрещено! Это очень, очень серьезное нарушение закона!

— Вот как!.. — Я решил попробовать еще раз. — Так относительно этого письма…

— Я сказала о нем, только чтобы объяснить вам все. Но вы, конечно, его еще не написали, так что я подозреваю, что вам все это кажется весьма запутанным.

— Запутанным — не совсем то слово. Нельзя ли ухватиться за что-нибудь поконкретней? Например, письмо, которое, как предполагается, я написал, хотя еще и не написал. О чем оно?

Девушка внимательно посмотрела на меня и отвернулась. Совершенно неожиданно румянец залил ее лицо. Она заставила себя снова посмотреть на меня. Я увидел, как ее глаза заблестели. Вдруг она закрыла лицо руками.

— Нет, вы не любите меня, вы не любите меня! — простонала она. — Зачем я только пришла? Лучше бы я умерла!..

— Мне кажется, что она… фыркнула на меня, — сказала Тавия.

— Теперь она ушла и унесла с собой мое доброе имя, — сказал я. — Чудесная женщина наша миссис Тумз, но полна предрассудков. Она, вероятно, откажется от работы.

— Из-за того, что я здесь? Как глупо!

— У вас, вероятно, другие нормы морали.

— Но куда же мне было деваться? У меня всего несколько ваших шиллингов и ни одного знакомого.

— Вряд ли миссис Тумз все это известно.

— Но мы же не… то есть я хочу сказать, что мы не…

— Мужчина и женщина, ночью, вдвоем, — сказал я ей. — Вполне достаточно для наших условностей. По правде говоря, достаточно даже только числа два. Два. И можно предположить все что угодно.

— Ах да, конечно, я вспомнила! Тогда, то есть теперь, не было испытательного срока. У вас довольно строго придерживаются системы «как повезет».

— Это можно сказать и другими словами, но в общем., конечно, внешне, во всяком случае, так оно и есть.

— Они довольно грубые, эти старинные обычаи, особенно когда с ними сталкиваешься непосредственно, но очень интересные, — заметила Тавия. Ее внимательный взгляд остановился на мне. — Вы… — начала она.

— Вы обещали, — напомнил я ей, — дать мне более понятное объяснение всему происходящему, чем это вам удалось вчера..

— Вы мне не поверили.

— Сначала у меня захватило дыхание, — признался я. — Но с тех пор вы представили мне немало доказательств. Никто бы не смог разыгрывать такую шутку так долго.

Она нахмурилась.

— Это не очень-то любезно с вашей стороны. Я очень тщательно изучила середину двадцатого века. Это ведь моя тема.

— Да, вы об этом говорили, ну и что? Все историки специализируются по какому-нибудь периоду, но из этого еще не следует, что они в них внезапно появляются.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Конечно, появляются… дипломированные историки. А иначе как же они смогут проводить тщательные, подробные исследования?

— Вы слишком часто используете слово «конечно», — сказал я ей. — Предлагаю начать сначала. Так вот, мое письмо… Нет, пропустим письмо, — сказал я поспешно, увидев выражение ее лица. — Итак, вы начали работать в лаборатории своего дядюшки, где находится нечто называемое исторической машиной. Что это такое? Особый вид магнитофона?

— Да что вы! Нет! Это вроде шкафа, в него входишь и отправляешься в разные времена и места.

— О! — сказал я. — Вы, значит, можете войти в него в две тысячи сто каком-нибудь году и выйти из него в тысяча девятьсот каком-нибудь?

— Или в любом другом прошедшем времени, — кивнула она. — Но, конечно, не всем разрешается это делать. Нужно пройти курс обучения и получить специальный диплом. В Англии есть всего шесть официально действующих исторических машин, а во всем мире примерно сто, и в отношении их существуют большие строгости.

Когда первые машины были созданы, не все понимали, какой вред они могут принести. Но через некоторое время историки, сверяя личные впечатления от поездок в прошедшие времена с существующими письменными источниками по данному периоду, обнаружили много странного. Например, выяснилось, что в Александрии еще до Рождества Христова демонстрировали простейшую паровую турбину. А при осаде Сиракуз использовалось нечто вроде напалма. Задумались, почему Леонардо да Винчи рисовал парашюты, когда еще не было воздушных кораблей, с которых можно было бы прыгать. Эрик Красный открыл Америку — негласно — задолго до того, как туда отправился Колумб. Наполеон говорил о подводных лодках… ну, и много разных других подозрительных фактов. Так что стало ясно, что некоторые люди были очень небрежны, пользуясь машиной, и вызвали хроноклазмы.

— Вызвали что?

— Хроноклазмы. Это когда что-нибудь происходит не в то время, когда оно должно произойти. Кто-нибудь проявил небрежность, говорил о чем-нибудь, о чем нельзя было говорить. Так вот, большинство из этих событий не причинило вреда, насколько мы можем судить, хотя вполне возможно, что естественный ход истории был несколько изменен, а потом люди писали очень мудрые исследования, чтобы объяснить, почему это произошло. Но все понимали, что результаты небрежностей могут быть очень опасны. Предположим, что кто-нибудь, не подумав, внушил бы Наполеону, в дополнение к идеям о подводной лодке, мысль о двигателе внутреннего сгорания. Трудно сказать, что произошло бы… Так что было принято решение немедленно прекратить всякое вольное и невольное вмешательство в дела прошедшего времени и на пользование всеми историческими машинами был наложен запрет, кроме тех, которым Совет Историков разрешил функционировать.