Язычники - Сергей Другаль

По ночам он связывался с Хогардом, от него узнавал, что поиски Олле по официальным каналам не увенчались успехом, — это было главным. А потом Хогард рассказывал о текущих делах, о новых диверсиях воинов Авроры, о скоротечных ночных боях с полицией и военизированными отрядами лоудменов. Схватки происходят обычно в окрестностях автоматизированных предприятий цветной металлургии и химии.

И вот настал день, когда Нури понял: невозможное стало возможным: кибер будет фиксировать в блоках памяти всю дневную информацию и выдавать ее по команде в спрессованном виде.

Тут же возникло очередное затруднение. Расчеты показали, что необходимая мощность командной, ударной трансляции на кибера существенно превышала возможности слабенького передатчика Нури. Из затруднения помог выйти Сатон, предложивший транслировать перестроечную программу на кибера через спутник связи. Один раз это можно было сделать. Для этого следовало доставить Сатону кассету с программой.

Никак нельзя было Нури вступать в личный контакт с Хогардом, каждый шаг которого находился под наблюдением недремлющего ока Министерства всеобщего успокоения. И они решили воспользоваться так называемым почтовым ящиком.

Хогард выехал из посольства и увидел четыре знакомые машины наблюдения. Хоть двадцать, злорадно подумал он. Маршрут советника Хогарда всегда один: посольство — торговое представительство. И сегодня он пройдет без изменения. Он двинулся по спокойной улице старой части города, где сосредоточивались официальные учреждения. Как и везде, правящее чиновничество умело обеспечить тишину и порядок в своей жилой и рабочей зоне, здесь даже воздух казался чище. Все четыре машины сначала шли следом, но на повороте на центральный проспект две из них обогнали его. Это естественно, в сплошном потоке машин лимузин Хогарда вполне мог затеряться, и потому — двое сзади, двое спереди. Привычная тактика.

Передние машины влились в поток, Хогард последовал за ними по проспекту, образованному пятидесятиэтажными коробками. Он вспомнил, что в первые дни своего пребывания в Джанатии все поражался немыслимому множеству машин на улицах столицы. Потом понял: салон машины — единственное место, где можно дышать без маски. Для многих машина была не столько средством передвижения, сколько местом ночлега, по сути, домом на колесах. Безмашинные граждане на ночлег выбирались из города. Дешевого фильтра в маске хватало ровно на восемь часов — время сна на надувном матрасике где-то на обочине. Но в том воздухе, что можно было высасывать через фильтр, кислорода было недостаточно: отсюда бледность на лицах и трупы астматиков на обочинах.

На высоте десятых этажей на искусственном облаке проецировались разноцветные «О себе думай!», «Наша надежда — пророк Джонс», "Глупо иметь двух детей, еще глупей не иметь двух машин «Уют», "Раздельное проживание укрепляет семью. Покупайте два «Уюта». Эти призывы чередовались подвижными портретами пророка и генерала, рисуемыми лазерными лучами. Реклама работала вовсю. Пестро одетые толпы двигались по тротуарам вдоль витрин. На большинстве — маски телесного цвета странных форм. Но попадались плотные группы людей в демонстративно серых или черных масках — это были язычники разных толков. Хогард по разрисовке курток и балахонов уже мог различать гилозоистов, утверждающих одушевленность, скорее, одухотворенность материи, способной ощущать и мыслить; тотемистов в масках, напоминающих лица животных, наших братьев по крови, происхождению, среде обитания; зороастрийцев в белых одеждах с оранжевой окантовкой, почитателей четырех элементов — воды, огня, земли и воздуха; анимистов, одушевляющих силы природы; маздеистов, у которых Митра — бог небесного света, солнца и чистоты. Улица жила насыщенно, и мерцающий на фасадах призыв «Природа консервативна, она не любит перемен. Следуй природе», видимо, не срабатывал.

Машины в потоке двигались со скоростью пешехода, и Хогард замечал временами какие-то завихрения вокруг группок язычников. Люди в костюмах бронзового цвета — лоудмены — затевали драки, которые как-то быстро затухали. Выделялись белыми касками и черными пластиковыми щитами центурионы, дежурившие в паре с роботами возле припаркованных у панелей машин. Полиция бдила.

А вот что-то новое: красная продольная полоса светофора неожиданно перечеркнула перекресток, пропуская пешую колонну, окаймленную бронзовыми лоудменами. Во всю ширь улицы был развернут транспарант «Мы принюхались!», а замыкал колонну, довольно длинную, на десять минут стоянки, лозунг «Все не так плохо, как кажется». Боковые лоудмены иногда выкрикивали в микрофоны сентенции вроде «Лучшая новость — отсутствие новостей!» и «Кто-то должен иметь привилегии!».

Наблюдая за этой неожиданной демонстрацией, Хогард включил рацию. Он не стал ждать отзыва.

— Нури, не спеши, я немного опаздываю.

— Понял, — ответил Нури. — Я на месте.

Наконец колонна функционеров консервативной партии, весьма активной и даже воинствующей — Хогард это знал, поскольку следил за политическими течениями в обществе, — истаяла. Политическая жизнь в Джанатии была весьма пестрой и запутанной, хотя бы потому, что влияние той или иной группы зависело не столько от ее численности, сколько от доступа к средствам информации. Консерваторы занимали место между лоудменами и агнцами Божьими, именно они обеспечивали массовость. Хогард отдавал должное пропаганде защитников статус-кво, умело направляемой людьми грамотными и умными. Диапазон средств воздействия был весьма широк — от вот этих консерваторов с их универсальным лозунгом «Мы принюхались» до сектантов-непротивленцев, агнцев Божьих, ведомых пророком, — это, так сказать, идеологическая надстройка. А силовая часть — полиция, полулегальные формирования лоудменов с их генералом Баргисом и бандитский синдикат Джольфа. И вся эта мощь против язычников, всерьез не принимаемых и никем не признанных, которых вроде бы и не существует. Не много ли?

Язычество многообразно в проявлениях своих, в нем каждому есть место по душе и убеждениям, нет нетерпимости. Хогард не видел реальной альтернативы язычеству в стране, где природа поругана и исчерпана: религиозный всплеск всегда является общественной реакцией на социальную несправедливость.

Осознанно или интуитивно власть имущие понимают опасность язычества для себя и его привлекательность для масс. По сути, реакция кроме лозунга «Пусть все остается как есть, дабы не было хуже» не имеет альтернативы язычеству. Религии надежды на радостное возвращение к природе, на единение с ней, неясное, но сказочно заманчивое. Понимает и ведет массированную атаку на язычество, атаку переизбыточными силами. Но есть еще воины Авроры… Кстати, в ассоциированном на экологических началах мире язычество не прокламировалось, хотя в среде сотрудников ИРП языческое отношение к природе процветало. Это было как бы само собой разумеющееся убеждение экологов, ибо язычество отрицает бездумное потребительство: одно дело завалить родник бульдозером, другое — убить нимфу ручья.