Тайна - Элизабет Адлер

Арчер пил уже свой сороковой или пятидесятый бокал. Его рука тряслась мелкой дрожью, когда он указал на меня.

— Поместить бы этого дикаря в центр светского сборища где-нибудь в Гонолулу или Сан-Франциско, — захохотал он, — и они скажут: знаете, Арчер Кейн прав. Это же дикарь. Он и впрямь «не в себе».

— Убирайся к черту! — заорал Джек, глядя на меня так, словно я был прокаженным. — Ты не имеешь права сидеть с нами.

— Нет, нет. Садись мальчик, — Арчер улыбнулся мне. — Скажи мне, что ты делал все это время?

— Я помогал Кахану ухаживать за лошадьми. Я работал на плантации. Я ловил рыбу для стола. Арчер скорчился от хохота:

— Отлично. Знаешь, что я скажу тебе? Разве я не прав был? Давай, парень, иди-ка ты лучше в конюшню или к рабочим, тебе там лучше. Говорят, каждый человек в жизни ищет свою полку. Ты, кажется, нашел свою. — Сказав это, он повернулся к Малуйе и щелкнул пальцами, чтобы она принесла еду.

Я возмущенно взглянул на него и направился к лестнице. Я ненавидел пренебрежительную манеру, с которой он держал себя по отношению к Малуйе, и его жестокую отповедь мне. Но я ничего не мог поделать ни с тем, ни с другим.

— Убирайся, ты, ублюдок, — завопил Джек мне вслед. — Ты необразованная свинья, торчишь тут как бельмо на глазу в своих заштопанных шортах. Тебе нельзя сидеть за столом с цивилизованными людьми.

Арчер и Джек допоздна сидели на веранде, обсуждали дела и выпивали. Но рано утром они уже были в конюшне, где Кахану оседлал для них лошадей. Я юркнул за стойло, надеясь, что меня не заметят, и скоро они уехали проверять скот.

Следующие несколько дней я старался ни попадаться им на глаза, и они не искали меня. Рано утром я уезжал вместе с рабочими и часто оставался ночевать с ними под звездным небом. Жизнь была проста и приятно свободная от тирании Кейнов, и я думал, что, если так будет и дальше, я буду счастлив.

Потом Арчер уехал в Гонолулу, и Джек остался один. Естественно, он пошел разыскивать меня.

Тем поздним вечером я, мокрый от пота, возвращался вместе с рабочими после долгого, жаркого дня, проведенного на пастбище для скота. Со скотом работали всего двенадцать погонщиков, все они были пожилые люди, которые безвылазно жили на Калани. Философия Арчера была такова, что нет смысла использовать временных ковбоев, которые тратят деньги в барах. Он сделал вывод, что эти старики еще могут работать со скотом, и Арчер заставлял их делать это.

Это говорит в пользу Арчера Кейна: он был хорошим хозяином. Он понимал свое дело и своих людей. Эти старики умерли бы без дела, и Арчер понял, что они лучше будут работать за скромную понедельную плату, чем жить в какой-нибудь ветхой деревушке, дожидаясь смерти и вспоминая прошедшие дни. Они все, конечно, ненавидели его, как и прочие, но он дал им то, что они хотели получить, и они много работали и держали язык за зубами.

Когда они увидели, что Джек поджидает меня, они отвели глаза и стали внимательно ухаживать за лошадьми, давать им свежей воды, оборачивать попонами, чтобы они немного остыли перед кормежкой. … Джек растянулся на перилах, подперев щеку рукой, у слегка улыбался:

— Эй, Обезьяна, — позвал он, — иди-ка сюда. Я хочу поговорить с тобой.

Я медленно подошел к нему. Краем глаза я видел, как рабочие зашли в стойла. Джек и я — мы были одни. И вдруг я осознал, что впервые не боюсь его. — Что это я там слышал такое насчет твоих рисунков? — холодно спросил он.

Я подошел ближе. Я стоял расставив ноги, скрестив на груди руки.

— А что? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.

— Ты здесь для того, чтобы работать, а не рисовать, — сказал Джек высокомерно.

Он вздернул подбородок, надвинул свою ковбойскую шляпу на глаза и поглядел на меня свысока. Я прикинул его размеры. Теперь он весил около 190 футов, по сравнению с моими 130. Его челюсть агрессивно выпятилась, и желание ударить его просто переполняло меня.

Я спрятал свои сжатые кулаки за спину и сказал:

— Арчер знает о рисунках. Кто, как ты думаешь, покупает краски?

— Больше не будет, — сказал Джек. Он указал с победным видом на кучу в углу двора. — Больше никаких рисунков, ты, недоносок. Ты будешь работать вместе с погонщиками. — Его ноздри раздувались, он втянул воздух. — Ты воняешь, как животное, так что будешь одним из них.

Джек перегнулся через перила к ленте, и я увидел, как он достает из кармана спички.

— Смотри, Обезьяна, — сказал он, поджигая ленту, — сейчас твои чертовы картинки немного прокоптятся.

Он отпрыгнул, когда масляные рисунки внезапно вспыхнули факелом. Я тупо смотрел, как мои воспоминания превращаются в пепел и голубой дым. Горели мои фантазии, горело время моего счастья на Калани. Джек сжигал Малуйю, Кахану, Фидо; он сжигал рыбалки и рыбок, пойманных в кристальной воде океана, и погонщиков у огня, и коров с печальными глазами. Он сжег красную бабочку, и зеленых ящериц, и пятнистого пони, верхом на котором я когда-то сделал свой первый круг по загону.

Джек Кейн жег мою жизнь, понял я и вдруг бросился на него, как бык на красную тряпку.

— Я убью тебя, ублюдок, — услышал я свой крик, — я убью тебя!

Мой прыжок застал его врасплох. Я повалил его на спину. Мои руки уже сжимали его глотку, как вдруг он перекатился, подмяв меня под себя. Китаец из прислуги учил меня приемам смертельной схватки, и я знал, как убить человека. Я высвободил руку и сдавил его горло. Он стал хватать воздух ртом, не в силах даже крикнуть.

— Я убью тебя. — сказал я и вдруг почувствовал, что мне это нравится. Мысль о том, чтобы уничтожить его, была так приятна, что это потрясло меня. Я был поражен силой моей ненависти и моего гнева.

Я оседлал его, глядя сверху на его пурпурное лицо. А потом поднял глаза и увидел Малуйю, стоящую во дворе и глядящую на нас. Ее руки в ужасе прижались к лицу, когда наши глаза встретились, и я понял, что мне нельзя этого делать. Если я убью Джека Кейна, я стану убийцей. А он не заслуживает моего падения.

Я слез с него и дождался, пока он отдышится. Наконец он сел, потирая шею. Он злобно смотрел на меня опухшими глазами.

— Ты точно спятил, — сказал он хрипло мне вслед, когда я пошел прочь от него. — Слабоват мозгами, как твоя дура мамаша. Никто не будет знаться с тобой. Никому нет дела, жив ты или мертв.

Он встал на ноги и вызывающе упер руки в бока.

— Трус, — насмешливо крикнул он. — Боишься довести дело до конца?

Я остановился, кулаки сами собой сжались. На какое-то мгновение он снова почти победил меня. Но на этот раз я плевал на его штучки и пошел к загону, где взобрался на свою любимую лошадь и ускакал прочь.

Я направлялся к северной оконечности острова, подстегивая лошадь весь путь до высокого утеса, где под ним, в ста футах, бился Тихий океан.