Похищение - Джоди Пиколт

ЭНДРЮ

Пока мы ехали на восток, а ехали мы очень долго, все штаты смешались и на бампере моей машины целые легионы насекомых покончили с собой. Мы останавливались на заправках и закупали там вишневые пироги и кока-колу. Мы слушали невнятную речь на испаноязычных радиостанциях.

Время от времени я не оборачиваясь тянулся рукой на заднее сиденье, чтобы ты не забывала, что я рядом. «Дай пять!» — просил я, но ты никогда не хлопала по моей ладони своей. Вместо того ты переплетала наши пальцы, как будто принимала приглашение: «Да, я согласна с вами танцевать».

На то, чтобы дойти до трибуны, у Ирвинга Баумшнагеля уходит добрых семь минут, и все потому, что он слишком упрям, чтобы принять помощь пристава. Эрик, не сводя глаз со старого осла, наклоняется ко мне:

— Вы уверены, что он справится?

Ирвинг жил в нашем доме престарелых, и Эрик намерен использовать его как свидетеля для «определения морального облика подсудимого».

— Он гораздо сильнее, чем может показаться.

Эрик вздыхает.

— Мистер Баумшнагель, — говорит он, вставая, — как давно вы знаете мистера Хопкинса?

— Почти тридцать лет, — не без гордости отвечает Ирвинг. — Мы вместе заседали в плановой комиссии Векстона. Он успел подготовить дом престарелых как раз к тому моменту, как мне пора было заселяться.

— Расскажите, пожалуйста, о его участии в общественной жизни.

— Он всегда ставит интересы других выше собственных. Он отстаивает справедливость в тех случаях, когда другие давно бы уже махнули рукой. Взять тех же стариков. Или бедные семьи, которых у нас в Векстоне тоже хватает. Всем на них наплевать, все притворяются, будто этих людей и вовсе нет, а Эндрю раздавал им еду и одежду.

— Вы знакомы с Делией Хопкинс? — спрашивает Эрик.

— Конечно.

— По-вашему, какие уроки ей преподал отец?

— О, это простой вопрос. Взять хотя бы ее профессию: она ищет людей! Вряд ли она стала бы этим заниматься, если бы не видела, какой отзывчивый у нее отец.

— Спасибо, мистер Баумшнагель, — говорит Эрик и присаживается возле меня.

Прокурор принимает боевую стойку.

— Вы говорили, что подсудимый всегда ставил интересы других выше собственных.

— Именно так.

— Значит, можно сказать, что он принимал во внимание чувства других людей.

— Разумеется.

— Что он понимал, кто нуждается в помощи?

— Да.

— Кому нужно передохнуть?

— Конечно.

— Кому нужен шанс начать жизнь заново?

— Если бы вам нужен был этот шанс, он бы вам его предоставил, — заверяет Ирвинг.

— Значит, подсудимый всегда был готов дать человеку возможность исправиться?

— Вне всякого сомнения.

— В таком случае, — задумчиво говорит прокурорша, — он и впрямь стал другим человеком.

Папочка, говорила ты, посмотри на мои косы. Посмотри, какой страшный комариный укус, я страшнее в жизни не видала. Смотри, как я умею стоять на руках, какие я готовлю бутерброды с яйцом, как я рисую. Смотри, какой я тебе сделала подарок, какую хорошую оценку я получила в школе. Смотри, с какой радостью меня взяли в колледж. Смотри: диплом, УЗИ, внучка.

Я при всем желании не упомнил бы всего, что ты хотела мне показать. Я просто помню, что ты просила меня взглянуть.

Поразительно, как мало изменилась Эбигейл Нгуйен за эти годы. Словно всего пару лет назад Бетани ходила к ней в детский садик. Маленькая спокойная женщина сидит на месте свидетеля, чинно сложив руки на коленях, и отвечает на вопросы Эрика.

— Это была умная, милая девочка. Но после развода родителей она иногда приходила… и я с первого взгляда понимала, что она не завтракала. Она по три дня ходила в одной и той же одежде, волосы у нее были растрепаны и никто не удосуживался их расчесать.

— Вы говорили об этом с Бетани?

— Да. Она обычно отвечала, что мама спала и поэтому она сама приготовила себе завтрак и причесалась.

— Как она добиралась до садика?

— Мать привозила ее на машине.

— Элиза Мэтьюс никогда не вызывала у вас подозрений?

— Ну, порой она выглядела… скажем так, неважно. И от нее часто пахло алкоголем.

— Миссис Нгуйен, — продолжает Эрик, — а с отцом Бетани вы это обсуждали?

— Да. Я точно помню, как однажды Элиза Мэтьюс не приехала за дочкой после занятий. Мы разрешили девочке остаться в группе продленного дня и позвонили отцу на работу.

— И как он отреагировал?

— Его очень огорчило и рассердило поведение жены. Он сказал, что все уладит.

— И что произошло потом?

— Бетани ходила в садик еще три месяца. А потом вдруг перестала.

Я носил тебя на плечах, чтобы тебе было лучше видно, и думал, что готов пойти на все, лишь бы всегда носить тебя на плечах. Я запишусь в тренажерный зал. Начну тягать гантели. Я ни за что не признаюсь, что ты уже слишком тяжелая и взрослая для этих забав.

Мне и в голову не приходило, что когда-то ты сама попросишься слезть.

— Значит, — говорит прокурор, — она просто исчезла?

— Да, — отвечает миссис Нгуйен.

— Хотя детям лучше не прерывать образовательный процесс, правда?

— Да.

— Итак, миссис Нгуйен, вы сказали, что трехлетняя девочка приходила в садик непричесанной.

— Да.

— И что порой она была голодна.

— Да.

— И носила одну и ту же одежду по три дня.

— Да.

Прокурор пожимает плечами.

— Разве нельзя сказать то же самое о каждом четырехлетнем ребенке?

— Можно, но это были не единичные случаи.

— Вы как педагог обращались когда-нибудь в органы социальный защиты?

— К сожалению, да. Закон обязует нас сообщать о случаях насилия над детьми. Если мы считаем, что ребенок находится в опасности, то тут же ставим их в известность.

— И тем не менее вы не сочли нужным сообщить им об Элизе Мэтьюс, — заключает Эмма. — У меня все.

В детстве ты больше всего любила играть с животными. Плюшевые или набитые полистироловыми шариками, гигантские или крохотные — неважно, лишь бы их можно было расставить по всему дому согласно какому-то хитрому плану. Ты была не из тех детишек, которые любят просто «играть в ветеринара». Нет, ты предпочитала, например, спасать горного льва, застрявшего на вершине Эвереста, но на полпути ездовая собака ломала лапу и ты должна была выбирать, делать ей операцию в полевых условиях или продолжать восхождение к несчастному хищнику. Ты таскала бинты из аптечки в доме престарелых и разбивала медпункт под обеденным столом. Роль горного льва исполняла плюшевая кошка, спрятанная под диваном на чердаке, а в ванной хранились твои «хирургические инструменты» — пинцеты и зубочистки. Я наблюдал за твоими играми и думал, наделена ли ты врожденным даром преображать мир или это я тебя научил.

На обратном пути в тюрьму все мое тело отчаянно сопротивляется; я отталкиваюсь, как магнит, который приближают к другому. Но сразу по прибытии надзиратель сообщает, что ко мне пришли. Я ожидаю увидеть Эрика, прибывшего репетировать завтрашние показания до тех пор, пока я не превращусь в смазанный машинным маслом автомат, но меня ведут не в конференц-зал для переговоров с адвокатами, а в главную комнату для свиданий. Лишь приблизившись к самому стеклу, я узнаю свою гостью — это Элиза.

Ее волосы струятся черным водопадом. На левой ладони и на запястье у нее что-то написано.

— Хоть что-то в жизни не меняется, — тихо говорю я.

Она следует за моим взглядом.

— А, это… Мне нужна была шпаргалка для дачи показаний. — Когда она улыбается, тесная кабинка, в которой я сижу, наполняется жаром. — Рада тебя видеть. Жаль, что в таких условиях…

— Да, я бы выбрал другое место.

Она опускает голову, а когда поднимает снова, лицо ее залито краской.

— Ты, похоже, неплохо жил в Векстоне. Эти старики… они обожают тебя.

— Хоть кто-то… — отшучиваюсь я, но шутка не находит понимания.

Я перевожу взгляд с завитков ее волос на чуть кривоватый резец — благодаря этим мелким дефектам она когда-то казалась мне еще красивее. И почему она отказывалась это понять?

— Ты выглядишь потрясающе! — бормочу я. — Знаешь, за двадцать восемь лет я так и не встретил другого человека, который отвечал бы персонажам фильмов или переставал ставить знаки препинания, потому что они портят красоту букв.

— Я от тебя тоже многому научилась, Чарлз, — говорит Элиза. — Один очень мудрый фармацевт как-то сказал мне, что некоторые вещества нельзя смешивать, потому что смесь эта, какими бы гармоничными ни казались компоненты, окажется смертельной. К примеру, гашеная известь и аммиак. Или ты и я.

— Элиза…

— Я так тебя любила… — шепчет она.

— Знаю, — тихо говорю я. — Я просто хотел, чтобы ты любила себя чуть больше.