Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом Нуреев не был ни революционером, ни ниспровергателем, что, в сущности, одно и то же. Напротив, он отстаивал право примирить противоборствующие стороны, а еще лучше — приспособить их под себя. «Мятеж — это когда вы берете власть в свои руки и переделываете мир по вашей мерке», — говорил он{546}.
Но я все же назову его бунтарем. Он воплощал для молодежи пример того, к чему она сама стремилась: создать мечту своей жизни и в конце концов жить по этой мечте. У него получилось — через бунт, через преодоление, — значит, получится и у других.
В сороковые и пятидесятые годы идолы молодежи принадлежали миру спорта. Все были без ума от велосипедистов (Фаусто Коппи, Жак Анкетиль), футболистов (Раймон Копа, Пеле, Бобби Чарлтон), атлетов (Эмиль Затопек, Мимун), автогонщиков (Хуан Мануэль Фангио, Хоуторн). Однако в шестидесятые внимание переключается на артистов. И прежде всего на необычных, молодых, сексуальных мужчин, которые не только вносили новое в искусство, но и бросали вызов буржуазным условностям.
Вслед за Элвисом Пресли и Джеймсом Дином, одновременно с «Битлз», но до «Роллинг Стоунз», Рудольф Нуреев ворвался в этот пантеон свободного мира. Он не пел и не играл в кино. Он танцевал, а танец во всех его проявлениях в те времена вызывал особый интерес.
Нуреев никогда не был таким, как все. Он заставлял других говорить о себе. Он танцевал с женщиной, намного старше себя. Он был холост и обладал чувственной красотой, трогавшей сердца и парней, и девушек. Его герои на балетной сцене перерастали рамки, отведенные им авторами либретто. Прежде всего, они были живыми, страдающими людьми, бунтующими против существующих правил, — как раз в духе эпохи, которую воплощал Нуреев. В «Жизели» принц Альбер влюбляется в крестьянку, и Нуреев показывал нам его в искушении отойти от классового долга. Ромео безнадежно любит свою Джульетту вопреки желанию родителей — чем не конфликт поколений, под знаком которого прошли шестидесятые? Зигфрид, принц из «Лебединого озера», говорит «нет» своей матери, когда та представляет ему на выбор будущих невест, — не наводит ли это на мысль о подавляемой гомосексуальности? Арман вызывающе ведет себя с отцом, любя Маргариту. Гамлет ненавидит весь мир…
В исполнении Нуреева классический балет становился почти призывом к тому, что в шестидесятые годы называли «свободной любовью», призывом искушающим, несмотря на почтенный возраст танцевальных произведений. «Жизель» — 1841 год, «Лебединое озеро» — 1877 год, «Щелкунчик» — 1892 год; тем более удивительно было вдруг получить возможность прочитать их заново — с точки зрения сексуального освобождения личности.
Нуреев защищал свое право танцевать так, как он чувствует, право на женственность, равно как и на мужественность, на чрезвычайно соблазнительную андрогинность. В 1912 году Нижинский шокировал зрителей своим «Послеполуденным отдыхом Фавна», таким «неподобающим, с этими гнусными телодвижениями эротического скотоложства»{547}. В шестидесятых чрезмерная чувственность исполнителя (теперь уже Нуреева) больше не раздражала. Напротив, она являлась изюминкой. Такой Фавн нравился молодым, ободрял тех, кто постарше, и… соблазнял гомосексуалистов, число которых среди балетной публики возрастало.
Нуреев породил сумасшествие. Новообращенные балетоманы проводили ночь в спальных мешках при лондонском холоде, чтобы купить билет в «Ковент‑Гарден», который стоил недешево, и надо было пожертвовать чем‑то другим. На следующее утро они снова приходили к театру, чтобы купить за баснословные деньги снимки, сделанные фотографами‑пиратами. Совершенно невообразимая вещь с другими артистами балета!
Не менее впечатляющим было и то, что происходило в самом театре. Когда вместе танцевали Марго и Рудольф (билеты по умопомрачительному спецтарифу «Фонтейн — Нуреев»), занавес на поклонах поднимался не менее двадцати раз, а кроме того, на сцену из амфитеатра летели свернутые записки с любовными посланиями. Например: «Руди, мы любим тебя!», «В тот же час в следующем году?», «Браво, Нуреев!», «Несравненный!», «Неповторимый!».. Или такая: «Rudi — Margot Forever»{548}, как на рок‑концертах.
Норман Кристенсен, один из директоров Метрополитен‑опера, жаловался некоторое время спустя после триумфа звездной пары в апреле 1968 года: «Когда танцует Нуреев, нашим силам безопасности невозможно поддерживать порядок в зрительном зале. Мы раньше никогда не имели дела с такой публикой в оперном театре. Зрители у нас сейчас молодые, носят длинные волосы и мини‑юбки, среди них невероятного облика хиппи, и когда они бросаются из амфитеатра в партер, то людей давят, толкают… Нам нужны специальные подразделения и дополнительные кресла‑каталки. Эта молодежь неконтролируемая! Мы имеем дело с дикой ордой, которая визжит и рыдает…»{549}.
Эротизм Нуреева на сцене, его неоспоримая чувственная красота сделали из него секс‑символа. До такой степени, что некоторые зрители делали совершенно невероятные комментарии, как, например, одна молодая англичанка, со всей серьезностью утверждавшая: «Когда Руди танцует, у меня впечатление, будто я принимаю участие в оргии»{550}. Зрители с более пуританскими взглядами говорили (правда, с некоторой брезгливостью) об «эмоциональной оргии». Молодые женщины скандировали на улице у служебного входа в театр: «We want Rudi, preferably in the nudo!»{551}.
Вы думаете, эта фраза случайна? — как бы не так! В июне 1961 года обнаженный Нуреев согласился позировать (в Париже) знаменитому американскому фотографу Ричарду Аведону. Прекрасно отдававший себе отчет в скандальности этой фотосессии, Рудольф запретил публикацию снимков. Однако шесть лет спустя они все же были напечатаны и распространялись из‑под полы; негативы были обнаружены в редакции журнала «Вот». Роберту Гейблу, нью‑йоркскому фану, попросившему Нуреева поставить автограф на одном из подпольных номеров журнала, продаваемых по цене золота, Нуреев сухо ответил: «О чем речь? Разве вы не видите, что на этих фотографиях изображен не я?»{552}.
Во всех городах, где бы ни появлялся Нуреев, люди встречали его в аэропорту, как сегодня встречают футболистов, посылали ему красные розы, целовали пол, по которому он проходил, просили, чтобы он поставил свой автограф на щеке, чтобы потом сделать татуировку, толпились перед его машиной, бросали плюшевые игрушки на сцену, как бросают поп‑звездам…
В тот день, когда Нурееву исполнился 41 год, 17 марта 1979 года, он направлялся в театр, где должен был танцевать «Петрушку», «Послеполуденный отдых Фавна» и «Видение розы» (в один вечер!), однако его лимузин был заблокирован толпой в районе Тайм‑сквер (дело происходило в Нью‑Йорке); фанаты запускали фейерверки в его честь, а в конце спектакля (в тот день он начался с большим опозданием) весь зал дружно спел ему «Happy birthday»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});