Адаптер - Борис Петров

квадратом и в итоге встали в круг. Взрослые, сидевшие на броне, радовались как дети, крича и улюлюкая.

— Так что она сделала? — пытал развеселившегося старика молодой старик.

— Эх ты, учу тебя, а толку нет. Все же просто: она сняла блокировку верхнего уровня. Опять не понял, скажу для тупых.

— Ты бы сразу как для тупых бы начал. Я этих роботов не знаю, мое дело адаптеров обслуживать и настраивать.

— А я-то думал, что у ваших есть доступ ко всему. Умно, всем выдали по кусочку знания, а что в целом получается, никто и не знает. У этих машин есть своя программа, исходная. Она была написана еще до моего рождения. И вот в ней-то и сидит главный враг государства.

— Это какой еще враг? — заинтересовано спросил мужчина со шрамами, пересев к ним на машину. Робот, верно угадывая происходящее, включил микрофон и трансляцию, и его вопрос прогремел над пустынным бетонным полем.

— А враг простой и самый непобедимый: машина создана для того, чтобы защищать людей, а не убивать. Вот так-то, а они там, наверху, ставят блок верхнего уровня и переводят всех боевых роботов в режим почти ручного управления. Похоже наша милая Лиз хакнула Пророка! — его смех загремел над пространством, уносясь высоко в голубое чистое небо.

Андрей слушал все, что происходило снаружи. Там был живой и сложный мир, стоящий больше любого статуса или остатка на счете, и там не могло существовать его сознание, свободного от гнета возложенной кем-то функции, лишившей его детства, лишившей жизни. Он дождался, когда Лиз с детьми сядут на своего робота, как будет спорить Ю-ли с Исламом, как двинется колонна в город. Они еще не знают, что их там ждет, а он знает. Отчет уже пришел, знают о нем и те трусы, сбежавшие за подкреплением в часть.

Колонна заключенных въедет в город, освобожденный от патрульных станций, они будут присоединяться к колонне. Все дома будут открыты, и жители не сразу поймут, что они свободны и могут выйти на улицу. Они не поверят в это, пока первые смельчаки не выйдут навстречу колонне, не испугаются вида мирных роботов, еще недавно безжалостно убивавших каждого, кто посмеет выйти из дома, покинуть свой дом, ставший злой каменной тюрьмой.

Колонна разделится, и робот с детьми и девушками не поедет туда, где лежат мертвые, которых не смогли забрать из-за приезда комиссии. Их заберут другие, уже привыкшие к этому, делавшие это каждый день до самой ночи, но теперь с ними пойдут родные и друзья, чтобы проводить в последний путь безумцев и смельчаков, пытавшихся обмануть жестокую систему. И никто из них никогда не узнает, что энергия, полученная от сожжения мертвого тела, стоит на порядок дороже, и насчитанные NRGTON будут окрашены и пойдут на счета детей, оставшихся на попечении государства. Каждый мертвец оплачивал будущую жизнь страны, своей смертью давая жить более слабому, больному. И об этом могли бы знать все, если бы ходили в храм или мечеть и внимательно слушали то, что говорит голограмма священнослужителя. И нет в этом попытки искупления зла, а, как сказал Пророк, есть истина в сохранении баланса между смертью и жизнью.

Андрей в последний раз посмотрел на черные мониторы, хранившие освобождение Лиз, и сел в кресло. Он не колебался, просто устал. Так было даже лучше, сильно мучиться не будет, если и будет мучиться. Он не мог знать точно, зная лишь конечный результат. А еще он знал будущее, свое будущее и немного их, но зачем об этом кому-то говорить? Он воткнул в голову разъем и, когда система увидела его конфигурацию, готовясь передать текстовый пакет данных, схватился двумя руками за него, силясь выдрать обратно. Нейроконтролер сопротивлялся, подавляя команды, но его мозг, данный ему природой и родителями при рождении, все верно угадал. Андрей выдернул разъем и свалился на пол. Из головы потекла густая темная кровь, и больше не было ничего, даже боли, только беспредельное счастье и слепящий белый свет, растворявший его в себе. В этом свете он увидел Пророка, и тот забрал его к себе.

35. Эпилог

Азин смотрела на пирамиду, площадь Правды жила своей обыденной жизнью, не замечая ее. Она каждый день приходила сюда рано утром и уходила, скрытая тьмой, когда муэдзин кончал свою последнюю песню. Азин сливалась с ночным светом, растворяясь в черной чадре и хиджабе, скрывавшим лицо. Она и в гостинице не смотрелась в зеркало, выполняя положенное, не больше и не меньше, сохраняя тело.

Она ждала Рустама вот уже долгих три месяца. Скоро должна начаться зима, она чувствовала холод, мокла под дождем и не уходила. Шок и ужас не прошли, они стали частью ее, цепью, сковавшей душу и разум. Когда она закрывала глаза, то вновь и вновь видела Рустама и себя в их последнюю ночь вместе. Мозг защищал ее разум, отключая воспоминание в тот момент, как в комнату ворвались полицейские. Не забывало об этом тело, содрогаясь во сне от рыданий и судороги. А утром Азин с трудом могла подняться, ощущая в груди мертвенный холод и одновременно горящую печь, из-за которой трудно дышать, а сердце заходилось от стука, впадая в забытье и практически останавливаясь, чтобы забиться снова в бешеном ритме, как теряющая силы лань, убегающая от стаи гиен.

Она не слышала, как вошли в дом, как слуги впустили и спрятались по углам. Она не слышала, как они вошли и долго смотрели на нее и Рустама, уставших после любви, едва накрытых тонкой простыней. Что-то сильное и невозможное потащило ее, прижало лицом к матрасу. Чья-то сильная и маленькая рука вывернула ей руку до хруста, до боли, а другая рука впилась в промежность, холодной перчаткой вторгаясь внутрь нее. Третья рука держала ее за волосы, не позволяя склонить голову, чтобы она смотрела, видела все, что они делают с Рустамом. И она забыла про свою боль, крича от ужаса.

Они искали капсулу, зажав голову и раскрыв челюсти Рустама. Это пыточное устройство выбралось из стен исторического музея, уродливое, торчащее рычагами во все стороны. Они смеялись, потом Азин поняла, что они сразу знали, в каком зубе капсула, но вырывали по очереди, пока это им не надоело. Что было дальше, она не знала, получив укол в шею.

Очнулась Азин в камере, одна. Жесткая кровать была перемазана ее кровью, вся промежность была в липкой вонючей крови. Странно, но боль больше не волновала ее. Допрашивали ее долго, потом просто