Фантастика, 1984 год - Сборник

Рыбу с картошкой и чай я проглотил, как зачарованный.

Потом потянулся за рюкзаком и, отодвинув посуду, принялся неторопливо доставать книги - первые попавшиеся, которые успел не глядя схватить с полки перед отъездом. Сначала появились стихи - Максим Танк и синий сборничек поэтов разных лет. Затем рука нащупала и извлекла толстую черную книгу с белыми и красными буквами на зернистой обложке. Я поперхнулся: какой-нибудь инженерный справочник. Лениво полистал: фантастика… Ее я недолюбливаю. “Через фантастические образы отражать реальные события и явления нашего времени…” Не помню, кто это сказал, но мигом напрашивается вопрос: а не лучше ли отражать все как есть, саму реальную жизнь, без фантастического мудрствования?

Впрочем, сейчас уже я готов поверить чему угодно: двинемся далее…

Отыскал я еще одну книгу, опять стихи - Михаил Эминеску, - и больше ничего. Но мне тогда было достаточно, даже радостно стало, что взял почти одну поэзию. “Славик возвратится не скоро”, - подумал я и отдался чтению. Строчки Максима Танка я выучил наизусть. Прочесть?

Одни говорят, Что мы - земляне.

Мне трудно поверить в это, Ибо в мои сны Постоянно вплывают звезды.

Другие говорят, Что мы - пришельцы из мироздания.

Этому я тоже не верю, Ибо слишком люблю Нашу извечную и незаменимую мать - ЗЕМЛЮ.

Понравилось? Меня тогда сразу захватило, и я не пропускал ни страницы, ни слова. Минуты тихо плыли одна за другой, незаметно складываясь в часы…

Мой собеседник неожиданно запнулся, а когда заговорил снова, егб голос утратил хрипоту и задрожал:

– Все случилось так стремительно! Комната вдруг потонула в холодном, но болезненно ярком золотом свете. Он изгибался волнами, катился, взлетал к потолку, прибывая, как вода, леденил мое тело, медленно покрывавшееся крупными и липкими градинами пота. От страха я полузадыхался.

Тяжело поднявшись и сделав несколько шагов окаменевшими ногами, я вывалился в сени, распахнул кулаком Наружную дверь.

Воздух был удивительно спокоен, свеж и прозрачен. Тем фантастичнее оказалось мое видение, представшее совсем невдалеке. Словно вися над землей, на опушке пылало дерево.

Так померещилось сперва. Через секунду я понял, что дерево не корчилось в огне, а струило зыбкий свет; подобно солнечному, он вспарывал серую хмурь, проникая повсюду, освещая лабиринт громадного леса. Не в силах вникнуть хотя бы в часть происходящего, я остановился; боль пронзила колени, и я с широко раскрытыми глазами упал в зеленовато-синюю глубь, поглотившую меня. Я медленно скользил неизвестно куда, но вдруг марево разорвалось, и я увидел…

Об этом трудно поведать связно.

…Перед глазами появились голубоватые холодные волны Сегозера, увесистые и хмурые камни, лес, гнущийся под натиском упругого ветра. По ровному берегу двигались люди - воины, женщины, дети… Мужчины, одетые в куртки и сапоги из шкур, щелкая короткими бичами из оленьей кожи, вели под уздцы коренастых длинногривых коней, тащивших повозки-волокуши. Женщины сидели на повозках, придерживая угловатые тюки и держа за руки детишек. Отряд темноволосых розоволицых юношей гнал позади длинного каравана небольшое стадо косматых коз, горбатых коричневых быков и пегих коров…

Скрип, лязг, выкрики, храп лошадей, мычание сливались в единый звук, заглушавший плеск воды и гомон встревоженных птиц.

Затем появилась иная картина: пламенно-рыжий конь со сверкающими глазами, запряженный в плуг. За плугом уверенно шел могучий человек в блестящих одеждах, безбородый, с кудрявыми пшеничного цвета волосами. Конь рвался вперед, попирая копытами поле… полное отвратительных толстых змей. Острый, как меч, лемех кромсал серо-зеленую, извивающуюся, шипящую массу; в судорогах скручивались жгутом разрубленные змеиные тела, хлопали ядовитые пасти, уцелевшие гады пытались обвить ноги пахаря, били хвостами… Более жуткого я не мог придумать и в бреду, но в то же время сердце наполнялось смутной гордостью, ибо я видел, что страшная пахота подходит к концу…

Но вот снова повеяло озерной прохладой. Над Сегозером тлел малиновый закат. Все теснее собирались на западе у горизонта лиловые тенистые тучи, и солнце увязало в них, робко бросая последние лучи. На водной ряби таяла вечерняя позолота, угасали багряные блики, небо темнело. Неожиданно налетел жаркий вихрь, загрохотали гулкие раскаты. Вода закипела, завертелась пенистыми водоворотами, и над нею повис ярко-оранжевый шар, перед которым будто исчез солнечный диск. Из шара, окутанного сизым дымом, огненной лавой источались две тугие яростные струи. Свет их был настолько силен, что отчетливо виднелось каменистое дно, серые водоросли, безумно мечущаяся серебристая рыба - ослепленная, задушенная обжигающим паром. Рев становился все пронзительнее, уже готовы были вспыхнуть деревья, дрожала земля, обуглились прибрежные заросли, раскалывались валуны…

Нет ни озера, ни опаляющего шара. Сырая поляна, темная весенняя ночь, тревожные шорохи; внезапно - глухой удар, гортанный вопль на незнакомом языке, чье-то суровое лицо, крестообразная вспышка, дергающийся ствол…

Липкая, душная сине-зеленая тьма.

Вереница странных образов оборвалась, и я очнулся. В окошко спокойно светили россыпи звезд и изящный серпик луны.

Локти мои упирались в нечто твердое. Я порывисто открыл глаза: бревенчатая стена!

А рядом с постелью, на которой я лежал, восседал Славка.

Мужчина устало замолк. Я протянул ему теплого кофе из термоса. Любопытство мое тем временем разогревалось, и я слушал дальше: - Славик рассказал потом, что безмерно изумился, увидев, что я уснул за столом, с книгой, выпавшей из рук… Это оказалось всего лишь сном! Но самое удивительное; что я не поверил. Сон не способен дать такие реальные и богатые ощущения - не только цвета и звуки, но и запахи, холод, жар! Славка сразу возразил: мол, отдельным людям, бывает, снятся наидостовернейшие сны, которые помнятся в деталях спустя годы и даже повторяются, Я заметил, что вообще нечасто вижу сны, а тем более необыкновенные; их так просто не увидишь!

Мой друг опять не согласился… Проспорили мы очень долго и ни на чем не столковались, однако разговоры эти меня успокоили, особенно после того, как я поведал Славке все свои видения и он назвал их “обыкновенными снами на почве утомления”.

Все же где-то в самых потаенных уголках души осталось сомнение. Оно преследовало неотвязно, и его не могли сгладить ни прогулки по лесам, ни книги, ни задушевные беседы.

Я не находил места и вскоре уехал, всячески извинившись перед огорченным другом и написав свой московский адрес и телефон. Взял и укатил. Бедный Славка!…