Барсуки - Леонид Леонов

– А вот как! – насмешливо закричал Семен. – Правда ваша, мужички... Помогать другим да Попузинцев поддерживать нам теперь не расчет! – и он посвистал, издеваясь над оторопелостью барсуков. Никогда не бывал Семен столь смелым.

– Да как же это так?.. – Юда не предвидел такого хода и растерялся. Ты же ведь сам все о подкрепленьи говорил. Теперь вот и надо бы итти.

– А я говорю: не ходить! – возвысил голос Семен и стал уходить, провожаемый недоуменным гулом барсуков. – И кто по домам хочет расходиться, могут! – крикнул он уже издалека. – Расходись-вали!..

...В зимнице было прохладно и темно, и еще казалось, что тесно. Настя говорила много и торопливо.

– ...я была наверху, когда Мишка ударил. Этот, клетчатый, сказал обо мне нехорошо. Мишка велел повторить. Тот повторил. Я убежала...

В стенах где-то скреблась мышь. Гуденье барсуков сюда недоходило.

– ...я Попузинца видала, верховой. Не-ет, безбородый! Я стала его расспрашивать, он сбился и ускакал. Я не знаю... Утром выходила – набат был. Долго били, словно нарочно, чтоб мы услышали...

Семен постучал в тесину стены.

– ...мышку пугаешь? Я вот уже час ее слушаю. Она сперва вон там где-то точила, потом все ближе. Слушай, зачем ты ушел от них? Ты с ними должен быть. Ты теперь ихний.

Приблизились шаги, вошел Жибанда, и дверь снова захлопнулась.

– Вы здесь? – окликнул он еще с порога, дыша точно после рукопашной.

– Ну, что там? – спросила Настя. – Кричат все?..

– Кричат! – Мишка прошел по темноте и сел, судя по голосу, на печку. Он задел, вероятно локтем, за трубу, трескуче выругался и ударил кулаком по трубе. – Выгнали!.. – и бурно пошевелился.

– Я пойду к ним... из-за меня началось, – твердо сказала Настя и встала.

– Нет, ты не пойдешь, – упрямо сказал Мишка. – Там теперь гниль начинается. Не пойдешь...

– А и пускай, к чортовой матери все! – отпихнулась от него Настя.

– Сиди, говорят! – прикрикнул строго Мишка и опять ударил по трубе, и опять ругнулся.

– Сеня... что же ты мне не говоришь, чтоб не ходила... а? А ведь я и в самом деле пойду, пожалуй! – каким-то особенно тонким голосом спросила Настя.

Но она не шла, а сидела по-прежнему. Время шло. Опять раскрылась дверь. Вошедший, Прохор Стафеев, припер дверь поленом, чтобы не закрывалась. Желтые и зеленые, отраженные листвой, отсветы ринулись в землянку.

– Садись с нами, отец, – хмыкнул Мишка носом. – До ножей-то не дошло еще?

– В поход пошли... – равнодушно, даже вяло, проворчал Стафеев и сел на чурбак, сложив руки на коленях.

– Их остановить надо!.. Остановить... Они ж на расстрел пошли! – возбужденно вскочил Семен. – В Попузине все спокойно, это Антон... Мишка, беги, упреди их... Вели назад!

– Не пойду, – не сразу ответил Мишка. – Ну их... – и выругался.

– Я пойду... – тоже не сразу предложила Настя и быстро пошла вон.

– А я сказал, сиди! – крикнул Мишка, догнал ее у самой двери и рванул к себе.

– Мишка, я тебе приказываю итти... – голосом, точно пробовал свои силы, приказал Семен. Зеленый блик падал ему на лицо и омертвлял его не менее, чем его закрытые глаза. – Ты слышал?

– Да уж чего там приказывать, парень. Ведь не на войне! Они уж Юду выбрали, теперь уж не ты. Юда и повел! – сказал Стафеев. – Юда, он и вернуться обещал...

– Где уж там вернуться... – слабо сказал Семен, кивая в сторону Мишки. – Побьют ребят.

– Сам бы шел! – ворчливо крикнул Мишка, идя к двери.

Настя бросилась за ним что-то сказать.

– ...и давно уж я говорил, что кончать надо, – рассудительно сказал Стафеев, гладя бороду. – Смехота! Рази может пара курей воз сена везти!? – и засмеялся.

– Врешь ты! – подскочил к нему Семен и, зажмурясь, замахнулся. Врешь ты, ты мне другое говорил!..

– Чего ж ты замахиваешься-те? – спокойно откликнулся Стафеев. – Я не тебе это говорил, ясно дело! Хозяину и хозяйские слова... Дурачинка! – и остался сидеть в зимнице.

План комиссара Антона был совершенно верен. Нужно было разъединить барсуков и сильнейшую часть выманить в открытое Попузинское поле. Брать землянки в лоб было немыслимо: слишком много опасностей таила изрытая земля, а рисковать своими людьми было не в правилах Антона. Одновременно с окружением Юды был предпринят натиск на землянки. Подвигались тут медленно, обыскивая и выстукивая каждый аршин барсуковского леса. Но уже была пройдена линия сторожевой землянки, и никого до тех пор встречено не было: великим даром уговариванья обладал Юда.

С поля доносилась в лес трескотня пулеметов, воздух вспенился от звуков. Настя и Семен стояли у опушки, у березняка, возле Брыкинских, сизых теперь, крестов, и слушали. Густое, малиновое солнце окрашивало березовые листочки в бурый, мутный цвет. В небе уже стояла готовая низринуться туча.

– ...ты стой тут! – вдруг надумала и решилась Настя. – Я попробую... Я сейчас лошадей приведу! – Семен нетерпеливо отмахнулся, и нельзя было понять: от Насти ли, от надоедливого ли роя комаров, вившегося у самого его лица. – Все равно, ты тут стой... Я быстро! – она побежала в сторону землянок, не оглядываясь.

Как раз в тот момент лес огласился первым выстрелом, рассыпавшимся на мелкие и ничтожные гулы, – словно каждое дерево, каждый сучок, каждая хвоинка повторила его. То на южной стороне землянок Антоновы люди встретили бегущего Жибанду. Жибанда бежал, и за ним бежали. В чаще ему удалось обмануть погоню: подвернулось полено, отбросил полено влево и шумом его паденья отвлек погоню в сторону. Сам он почти бесшумно скользнул вправо и через минуту выскочил как раз на то место, где Настя ждала Семена. Сама она уже сидела верхом на лошади, лицом к опушке, а другую держала на поводу. Она не видала Мишку.

– Вот сюда... на эту садись, – скороговоркой, почти спокойной кинула она, отпуская повод рыжей кобылки.

Мишка прыжком вскочил на лошадь, и оба одним махом вынеслись из леса в березняк. Тут только Настя увидела Жибанду.

– ...слезай!! – пронзительно закричала она с побелевшим лицом, округленными глазами уставясь в подмененного. – Эта для Семена... Слезай!

– Семен уж там! – махнул рукой куда-то впереди себя Мишка. – Гонятся... – и собственным картузом, козырьком его, ударил по глазам Настину лошадь.

...Их спас березняк, шедший в этом месте на много. Погоня же наткнулась на зимницу и шарила в ней осторожно, как мальчики – осиное гнездо. Было еще несколько выстрелов, но почему-то здесь, в открытом поле, не были они страшны. Лошади несли так, словно знали, зачем и куда...

Шла гроза. Заугрюмевшее солнце оделось в иссиня-черное. Ветер крепчал и нагнетал с востока духоту, зной, сухую, разъедающую пыль. Часть тучи, самая темная, была похожа на оживившуюся каменную голову. То, что служило бровью ей, вдруг приподнялось и все еще приподымалось, как вдруг вся линия горизонта придвинулась и заворчала. Солнца не стало, и свистящая зыбь принеслась по воздуху.

А двое мчались, не замедляя скорости. Уже хлестало их крупным ливнем, и ветер, как огромная метла, заметал с поля и мелкий сор, и тяжелые обрывки травы. Одновременно шел сплошной дождь из молний. Рябило в глазах, для глаза перемежались они с ночным мраком. Была сильна и неистова та гроза, как первая, необузданная страсть молодого.

Ливень стихал, а скачка все не прекращалась. Но вот ветер передвинул тучу к западу, небо засинело, долетели до земли последние крупные капли. В сеней прорехе неба обнажился вдруг месяц, молодой и веселый, как бы новехонького серебра. Влево, под тусклой радугой, видны еще были серые полосы ливня, косо прочертившего небосклон. А здесь уже теплело. Луга кричали запахами. Шли быстрые сумерки...

– Я не могу больше... Все болит! – прокричала Настя, вся мокрая, и, остановив лошадь, стала слезать на мокрую траву. Уже сидя на траве, она вдруг замерла и прислушалась к чему-то, пугливыми глазами в синих кругах глядя себе на живот.

Мишка подсел к ней и взял ее за руку.

– Знаешь, Миша, – растерянно начала она, и слова ее звучали недоуменной жалобой, – я, кажется... – она не договорила и заплакала.

Так они сидели на траве, оба не думали о Семене. Шел холод. Лошади паслись на траве.

... Именно теперь, когда все стихло, Семен вышел из глубин леса и пошел к Ворам. Сапоги его, и без того дырявые, размокли в ливне и трудили ноги. Он присел на пень, снял их и кинул в кусты. Потом, уже босой, шел дальше. Ливень загнал в избы Антоновых часовых. Да Антон и не ждал никакого нападенья. После шума грозы настала полная тишь. Везде текли ручьи, возле Пуфлиной избы целый водопад свергался вниз.

Семена никто не остановил, пока он шел по селу. Воры как бы обезлюдели, даже ребята не бегали, всегдашние охотники посучить ногами вязкую грязь. Огня нигде не было, избы уныло как поздней осенью глядели мраками окон. – Попалась старуха Супонева на пути, она отшатнулась от Семена, но все же ответила на его вопрос. Семен после того пошел на Выселки, к Бабинцовскому дому. В воздухе было очень сыро.

На большом крыльце стоял стол, на столе свеча. Пламя ее не колебалось: полное безветрие. На ступеньках сидел Антон и диктовал что-то Афанасу Чигунову, изъявившему свое согласие потрудиться для Антона в должности временного писаря, – когда-то в штабе писарем состоял Афанас.