Истинная правда. Языки средневекового правосудия - Ольга Игоревна Тогоева

покаяния (в частности, в ритуале harmiscara) содержалось прямое указание на то, что человек, исполняющий его, на самом деле достоин смерти, которой он избегает почти чудом, лишь благодаря великодушию своей жертвы, согласившейся даровать ему прощение[950]. Таким образом, покаяние всего лишь заменяло собой смертную казнь.

Тот же мотив, как представляется, звучал и в делах по abus de justice, когда ритуал покаяния проштрафившегося судьи включал в себя имитацию наказания, примененного им к его жертвам[951]. В 1366 г. Парижский парламент рассмотрел одно подобное дело, ответчиком по которому выступал королевский бальи в Mo. Признанного виновным чиновника должны были отвезти в Mo привязанным к лошади[952] и выставить на рыночной площади с руками, прикрепленными к осям телеги – «так же, как он поставил шестерых подданных королевы». В этом положении он должен был объявить, что наказал их несправедливо[953]. В деле 1408 г. из Каркассона епископ Симон де Грамо обвинял судью Жана Дрюана не только в убийстве четырех клириков, но и в недостойном отношении к другому обвиняемому, местному священнику Жану Феррье, которого он не желал передать церковным властям и вместо этого велел «провести и выставить напоказ в каждом квартале Каркассона»[954]. Епископ требовал, чтобы Дрюана в свою очередь провели через весь город, «так же, как он велел провести священника, и подвергнуть его диффамации, выставив его голым и открыв [для обозрения] его срамные места»[955].

С места своего преступления провинившийся судья в сопровождении родственников и друзей погибшего, а также стражи отправлялся в церковь. По дороге – помимо тела своей жертвы – он часто был обязан нести зажженные свечи (обычно весом в 1–2 кг), как в описанном выше случае с покаянием Гийома Тиньонвиля: они символизировали очищение от зла и преступления, а также примирение сторон[956]. Свечи устанавливались и в церкви, где для чиновника наступал, наконец, момент покаяния в буквальном смысле этого слова – церковного покаяния перед Богом, который, единственный, мог простить оступившегося человека. Здесь же служилась заупокойная месса с просьбой ко Всевышнему благословить захоронение невинно убиенного в освященной земле.

Приносящему публичное покаяние судье вменялось также обязательное присутствие на похоронах своей жертвы[957]. Впрочем, эта часть процедуры часто была отнесена во времени, как и установление специальных знаков в память о совершенном преступлении. Ими могли стать таблички (ymages), сделанные из камня, кожи или серебра (очень редко из дерева), на которых кратко излагалась суть дела и последовавший за ним приговор[958]. Иногда, как в деле из Каркассона, на табличке изображались и само преступление (повешение клириков), и сцена принесения покаяния всеми виновными, «согласно их статусу»[959]. Вывешивались такие знаки в публичных местах для всеобщего обозрения: около виселицы, на рыночной площади, в церкви или в здании суда[960]. Интересно, что их название (amende honorable) совпадало с названием всего ритуала в целом[961]. (Илл. 56)

Иногда вместо табличек (редко – вместе с ними[962]) устанавливались статуи (также обозначаемые термином ymages) или «портретные» надгробия[963], как в случае двух клириков, повешенных Гийомом Тиньонвилем. Они изготавливались на деньги обвиняемого и изображали его самого и/или его жертв[964]. К сожалению, отсутствие сколько-нибудь детальных описаний лишает нас возможности порассуждать о достоверности этих изображений (как, впрочем, и «имитаций в натуральную величину», заменявших при необходимости разложившийся труп)[965]. (Илл. 57) Еще одним памятным знаком могла стать и часовня, построенная на средства все того же проштрафившегося судьи; в ней назначались заупокойные мессы[966].

Итак, ритуал снятия с виселицы и публичного покаяния судьи завершался. Преступник, полностью искупив свою вину, возвращал себе привычный облик, а часто – и прежнюю должность[967]. Так, Пьер де Морне, сенешаль Каркассона, подписавший в 1402 г. приказ о казни четырех клириков и обвиненный в нарушении прав юрисдикции, пережил многолетнее следствие (дело шло с перерывами, возобновляясь в 1408 и 1411 гг.) и в 1414 г. снова занял свой пост[968]. В уже упоминавшемся выше деле прево Парижа Гийома де Тиньонвиля приведение приговора в исполнение вообще оказалось отложенным на неопределенный срок именно потому, что обвиняемый занимал слишком высокую должность в королевском суде. Только его смещение с поста в 1408 г. (при захвате Парижа бургиньонами арманьяк Тиньонвиль был заменен на Пьера дез Эссара) позволило решить дело. Однако и после принесения публичного покаяния Гийом де Тиньонвиль не оставил службу: вплоть до своей смерти в 1414 г. он трудился в королевской Счетной палате.

Впрочем, смысл публичного покаяния заключался, очевидно, не только в возвращении провинившегося судьи на старую (или какую-то новую) должность. Прежде всего этот ритуал был призван продемонстрировать окружающим два основных принципа французского королевского правосудия эпохи позднего Средневековья: его строгость и милосердие. Отринув (пускай на время) одного из своих членов[969], заставив его признать свою вину, пережить символическую смерть и очиститься от совершенного преступления, зарождающаяся корпорация судебных чиновников тем самым лишний раз могла продемонстрировать окружающим собственную справедливость и профессионализм. Возможность наказать человека, не уничтожая его физически, свидетельствовала о милосердном характере светской власти, способной исключить месть со стороны родственников невинно убиенной жертвы[970].

Совершенно очевидно, что процедура снятия с виселицы (как и любая другая форма публичного покаяния) представляла собой вариант культурно-исторического ритуала и выполняла именно те функции, которые характеризуют так называемый вынуждающий или запрещающий ритуал: функции сообщения (передачи необходимой для окружающих информации), отвода агрессии и создания единого сообщества людей. Именно последняя из перечисленных функций получала в процедуре снятия с виселицы особое звучание. Признавая за тем или иным судьей право на ошибку и ее исправление, окружающие тем самым предоставляли ему право вновь стать достойным членом общества. Ту же возможность (хотя и посмертно) обретал и несправедливо казненный человек. Социальный порядок таким образом казался вполне восстановленным.

О пользе фрагментарной рефлексии

(вместо заключения)

В этой книге я попыталась ответить на вопрос, чем же была на самом деле та «истинная правда», которую искали в суде люди Средневековья. В мои задачи входило проследить некоторые особенности средневекового правосознания, понять, как в то время воспринимались уголовный процесс, тюремное заключение, система наказаний, институт обязательного признания. Что говорили и как вели себя люди в зале суда, как пытались защитить себя, оказавшись в роли обвиняемых.

Для всех наших героев, как представляется, существовала своя «правда» – та, которую они пытались донести до окружающих, и далеко не всегда она заключалась в признании преступления. Напротив, как показывает анализ самых разнообразных уголовных дел, добровольное признание (этот идеал средневекового правосудия) слишком часто оказывалось недостижимой мечтой. Человек, подозреваемый в совершении какого бы то ни было проступка, вступал в зале суда в