Графиня Солсбери - Александр Дюма

Графине, в самом деле, пришлось двинуться в путь на рассвете; в полдень эскорт остановился в Лестере и отправился дальше лишь в три часа. Тогда стояли самые длинные дни в году, но наступила ночь, и на горизонте не стало видно ни малейших признаков города или замка. Путники продолжали ехать еще примерно часа два, когда, наконец, заметили в темноте слабый свет. Через несколько минут взошла луна, резким светом озарив башни и мощные стены укрепленного замка; по мере того как кортеж приближался к замку, графине казалось, что по некоторым признакам это жилище ей уже знакомо; когда подъехали к воротам, ее последние сомнения рассеялись. Она была в замке Ноттингем.

Графиня невольно содрогнулась, ибо, как мы помним, замок этот хранил кровавые воспоминания, поэтому Аликс въехала в него со страхом, усилившимся, когда она увидела, что ночлег для нее был приготовлен в той самой комнате, где был схвачен Мортимер и убит Дагдейл; у нее не хватило смелости поужинать здесь; она лишь пригубила пряного вина из кубка. Впрочем, в том, что это была именно та комната, она ошибаться не могла, ибо хорошо ее знала: здесь королева Филиппа рассказала ей об этой трагической истории в тот вечер, когда приехали Готье де Мони и граф Солсбери. Хотя тогда она была рядом с королевой, в окружении ее фрейлин и под охраной преданного ей коменданта замка Уильяма Монтегю, она не могла избавиться от ощущения ужаса; сегодня она находилась одна в том же замке, окруженная почти неизвестными ей людьми, и сердце ее еще обливалось кровью при мысли о недавней смерти человека, о почтительности и услужливости которого напоминал в этой комнате почти каждый предмет. Но, увы, здесь уже не было Уильяма, чтобы оберегать покой и защищать графиню, не было этого всем сердцем преданного юноши, и все опасения его на ее счет сейчас вспомнились Аликс! Вот почему она сидела в кресле, облокотившись локтем на стол, где стояла лампа, не смея обернуться из-за боязни увидеть за спиной какой-нибудь призрак, хотя у нее перед глазами было вполне реальное напоминание: зарубка, оставленная мечом Мортимера на одной из пилястр камина. Вид ее совершенно естественно заставил Аликс вновь вспомнить о том, каким образом был схвачен Мортимер. Она подумала о подземном ходе, выводившем ко рвам замка, об открывающейся дубовой панели; она прекрасно помнила, как королева ее уверяла, что подземный ход замурован, а панель больше не открывается, но все равно была не в силах победить страх, который усиливался еще и оттого, что она приписывала дневной усталости то непреодолимое оцепенение, какое она надеялась преодолеть, снова выпив несколько глотков пряного вина, что отведала сразу по приезде в замок; но вино, принимаемое ею за бодрящее средство, оказывало на нее совсем иное действие: своеобразное оцепенение, что начало овладевать ею, от выпитого вина лишь усилилось. Тогда она встала и хотела уйти, но была вынуждена взяться за спинку кресла: казалось, все предметы закружились вокруг нее, она чувствовала, что в эту минуту попала под действие какой-то неведомой силы и перенеслась в призрачный мир. Дрожащий свет лампы словно оживлял неподвижные предметы; резные фигуры на деревянной обшивке стен зашевелились в полумраке; ей почудилось, будто она слышит шум, похожий на скрип открывающейся двери, но все это происходило словно во сне. Наконец ей пришла в голову мысль, что выпитое вино могло быть наркотическим зельем: оно и подействовало на нее; Аликс хотела позвать кого-нибудь, но голоса у нее не было. Тут она, собрав все свои силы, пошла открывать дверь, но едва сделала несколько шагов, как страшная явь сменила все эти видения. Панель деревянной обшивки отворилась, и вбежавший в комнату мужчина подхватил ее на руки в тот миг, когда она уже лишилась чувств.

XXI

Два случившихся несчастья (одно с Жаном де Леви, другое с Уильямом Монтегю) и отъезд графа Солсбери в Маргит, а графини в замок Уорк положили конец празднествам в Виндзоре. Впрочем, сам Эдуард не желал больше оставаться в Лондоне: по его словам, он хотел объехать все южные порты, чтобы ускорить снаряжение кораблей, которые продолжал строить. Он уехал в тот же день, что и Аликс, не дождавшись возвращения своего посланца; казалось, что он вдруг забыл ради более увлекшего его предмета о важном деле, поручив Солсбери завершить его, и должен был ждать в Лондоне графа с отчетом.

Все закончилось так, как и предполагал граф. Оливье де Клисон и мессир Годфруа д’Аркур соглашение подписали; им были даны все полномочия от имени сира д’Авогура, мессира Тибо де Монморийона, сира де Лаваля, Жана де Монтобана, Алена де Кедийака, братьев Гийома, Жана и Оливье де Бриё, Дени дю Плесси, Жана Малара, Жана Сенедари, Дени де Кадийака и сира де Мальтруа, за которых они тоже поручились, поэтому Оливье де Клисон и Годфруа д’Аркур были немедленно освобождены; Солсбери посадил их на корабль и вернулся в Лондон, где его ждало сообщение о смерти Уильяма.

Граф любил своего племянника так, как мог бы любить собственного сына; но прежде всего он был рыцарь той эпохи, человек с сердцем четырнадцатого века, наконец, воин, сам каждодневно подвергающийся опасности; он считал смерть гостем, которому надо открыть дверь по первому стуку, и, сколь бы страшен тот ни был, встретить его со спокойным, исполненным веры лицом. Решив нагнать Эдуарда, чтобы передать ему соглашение, подписанное французскими сеньорами, он простился с королевой и в тот же день покинул Лондон.

Однако и Эдуард, тоже соединял в себе (в те времена это было довольно редко) глубокого политика, отважного воина и пылкого в любви рыцаря; на празднествах в Виндзоре он занимался сразу тремя делами, имевшими для него самое важное значение.

Тем временем Якоб ван Артевелде, которого мы примерно два года назад потеряли из виду, по-прежнему пользовался любовью славных горожан Гента и продолжал поддерживать дружественные отношения с королем Эдуардом; более того, эшевен резонно полагал, что для торговли его соотечественников наиболее выгоден союз с Англией (она будет снабжать его шерстью из Уэльса и кожей из графства Йорк) и на этот союз денег жалеть не стоит. Возможность упрочить этот союз заключалась в том, чтобы вместо Людовика де Креси сделать юного принца Уэльского наследственным владетелем Фландрии. Вот почему, по мысли Якоба ван Артевелде, пришла пора свершить это великое политическое деяние, к коему умы уже вполне подготовлены, как писал он Эдуарду за несколько месяцев до празднеств в Виндзоре.

Эдуард предвидел, что подобная возможность скоро представится, а посему принял все необходимые меры; получив письмо от Артевелде, он не пожелал доверить кому-либо эту тайну, боясь ее разглашения. Благодаря помолвке его дочери с молодым графом Монфорским Эдуард получил Бретань; благодаря избранию принца Уэльского он получал Фландрские провинции; тем самым Эдуард осуществлял самую грандиозную мечту, какая только могла быть у короля Англии: оставаясь на своем острове, он, так сказать, держал Францию обеими руками; ему требовался хотя бы год мира, чтобы воплотить в жизнь последний замысел. Этот год он готов был купить ценою перемирия, заключенного им с герцогом Нормандским; оно должно было продолжаться до праздника святого Михаила в 1346 году, то есть примерно полтора года. Кстати, оно ни в чем не ущемляло прав Карла Блуаского и графа Монфорского: сторонники обоих соперников даже могли продолжать свои стычки, но оба короля, помогающие им, не несли никакой ответственности за эти отдельные столкновения; короче говоря, все было устроено так, что каждый король, используя все свои ресурсы, по истечении перемирия был готов лучше, чем раньше, возобновить войну; вот почему Эдуард вдвойне ценил соглашение, подписанное Солсбери с Оливье де Клисоном и Годфруа д’Аркуром, соглашение, заранее обеспечивающее королю Англии поддержку двенадцати сеньоров как Бретани, так и Нормандии, создавало на континенте для Эдуарда такую мощную силу, какой Филиппу де Валуа было трудно противостоять.