День Шакала - Фредерик Форсайт

Сидя на стуле, чуть наклонился вперед, положил ружье на верхнюю диванную подушку и приник к окуляру телескопического прицела. В перекрестье попала залитая солнцем мостовая. Шакал чуть двинул ружье, наведя его на голову одного из мужчин, размечавших асфальт к предстоящей церемонии. Голову он видел ясно и четко, как дыню на лесной поляне в Арденнах.

Довольный своей позицией, Шакал рядком, как солдатиков, поставил на стол все три патрона. Указательным и большим пальцами отвел затвор, осторожно вложил первый из них в казенник. Его вполне хватало для решения поставленной задачи, но у него были еще два запасных. Он толкнул затвор до упора, затем повернул его, загоняя в замок. Положил ружье рядом с диванными подушками и полез в карман за сигаретами и спичками.

Глубоко затянувшись, он откинулся на спинку стула. Ждать осталось недолго, еще час и сорок пять минут.

Глава 21

Комиссару Лебелю казалось, что он забыл вкус воды. Горло пересохло, а язык словно прилип к нёбу. Действовала не только жара. Впервые за много-много лет он по-настоящему испугался. Что-то случится, в этом он не сомневался, но не мог предугадать, где и когда.

Утром он побывал у Триумфальной арки, в Нотр-Дам, в Монвалерьен. Никаких происшествий. За ленчем настроение некоторых членов чрезвычайного комитета, проведших последнее совещание на рассвете, начало разительно меняться: напряжение и злость сменились эйфорией. Оставалась лишь одна церемония, на площади 18 Июня, и его заверили, что уж там-то никакие эксцессы невозможны.

— Он ушел, — уверенно заявил полковник Роллан после ленча в кафе неподалеку от Елисейского дворца. — Он ушел, признав свое поражение, и правильно сделал. Но он еще появится, и тогда мои парни покончат с ним.

Слова Роллана не успокоили Лебеля, и теперь он шел вдоль ограждений, установленных поперек бульвара Монпарнас, так далеко от площади, что едва ли кто мог видеть, что там делается. Все полицейские и солдаты КРС, охраняющие проходы в ограждении, к которым он обращался, отвечали одинаково. Никто не проходил после установки ограждений в двенадцать часов.

Полиция перекрыла главные улицы, боковые улицы, переулки. На крышах засели снайперы, здание вокзала с многочисленными кабинетами и чердачными помещениями кишело детективами. Они сидели и на крышах депо, высоко над пустынными пассажирскими платформами. В этот день все поезда отправлялись и приходили на вокзал Сен-Лазар.

Здания, расположенные внутри периметра, образованного ограждениями, осматривались с подвала до чердака. Большинство квартир пустовало: жильцы уехали в отпуск — к морю или в горы.

Короче, на площадь 18 Июня незамеченной не могла проскочить даже мышка, как говаривал Валентин, комиссар Оверни. Впрочем, Лебель вспомнил его слова без особой радости: Валентин не смог остановить Шакала.

Переулками, чтобы сократить путь, то и дело показывая свой пропуск, он вышел на улицу Рен. Все то же самое. Ограждение в двухстах метрах от площади, за ним — толпа, на улице — только солдаты КРС. Он вновь начал задавать вопросы.

Кого-нибудь видели? Нет, сир. Кто-нибудь проходил? Нет, сир. Он услышал, как на привокзальной площади оркестр республиканской гвардии настраивает инструменты. Генерал должен приехать с минуты на минуту. Кто-нибудь проходил? Нет, сир. Хорошо, смотрите в оба.

С площади донеслись громкие крики приветствий. С бульвара Монпарнас выехал мотоциклетный эскорт, следом за ним — длинные черные лимузины. Кортеж свернул к воротам привокзальной площади, полицейские у ворот отдали честь. Толпа у ограждений подалась вперед, задние напирали на передних. Лебель посмотрел на крыши. Молодцы! Их не интересовало происходящее на улицах. Присев у парапетов, снайперы оглядывали крыши и окна напротив.

Вдоль ограждения он направился к западной стороне улицы Рен. Молодой солдат КРС стоял в узком проходе между столбом ограждения и стеной дома 132. Лебель показал ему удостоверение, солдат вытянулся по стойке смирно.

— Никто здесь не проходил?

— Нет, сир.

— Вы давно на посту?

— С двенадцати часов, как только перекрыли улицу.

— Никто после этого не проходил?

— Нет, сир. Ну… только один калека, он живет около площади.

— Какой калека?

— Старик, сир. Совсем больной. Он предъявил удостоверение личности и удостоверение инвалида войны. Он живет в доме 154 по улице Рен. Я не мог не пропустить его, сир. Он еле держался на ногах. Это неудивительно, в такую погоду и в шинели. С ума можно сойти.

— В шинели?

— Да, сир. В длинной армейской шинели, какую носили солдаты в войну. В августе в ней жарковато.

— Вы сказали, что он — калека. Почему вы так решили?

— Одна нога, сир. Только одна нога. Он еле хромал с костылем.

На площади грянули трубы.

— Allons, enfants de la patrie, ie jour de gloire est arrive…[38]

В толпе подхватили знакомый мотив «Марсельезы».

— С костылем? — Лебель едва услышал свой голос.

Постовой кивнул:

— С костылем, с таким ходят все одноногие мужчины. Из алюминия.

Лебель бросился к площади, на ходу крикнув солдату, чтобы он следовал за ним.

Они подкатили к вокзалу Монпарнас. Машины выстроились в затылок друг другу у фасада здания. Напротив, у ограждения привокзальной площади, стояли десять ветеранов, ожидающих, пока глава государства вручит им заслуженные награды. Дипломаты и приглашенные на награждение чиновники в строгих черных, коричневых, темно-серых костюмах, многие с красивыми розетками ордена Почетного легиона расположились в восточной части привокзальной площади.

В западной части вытянулись ряды красных плюмажей и сверкающих касок республиканских гвардейцев. Оркестранты стояли чуть впереди почетного караула.

У одного из автомобилей сгрудились организаторы церемонии и сотрудники Елисейского дворца. Оркестр продолжал играть «Марсельезу».

Шакал поднял ружье и прильнул к окуляру. Навел его на ближайшего к нему ветерана, первого в очереди на вручение медалей. Низенький, коренастый мужчина стоял навытяжку. Шакал ясно видел его профиль. Считанные минуты оставались до того, как перед ним встанет другой мужчина, на фут выше, с гордым, надменным лицом, в кепи цвета хаки с двумя золотыми звездами.

Бум-ба-бум! Последние аккорды национального гимна стихли, воцарилась глубокая тишина.

— В честь генерала… — проревел командир гвардейцев. — Оружие на караул!

Последовали три громких хлопка. Это затянутые в белые перчатки руки в унисон перехватили ружья за приклады и магазинные коробки, затем щелкнули каблуки. От группы людей у лимузинов отделилась высокая фигура и направилась к ветеранам. За де Голлем следовали лишь министр по делам ветеранов, в обязанности которого входило представление награждаемых президенту, и мужчина с подушечкой красного бархата, на которой лежали десять медалей Освобождения и десять ярких лент. Остальные сопровождающие остались у здания вокзала.

— Этот?

Лебель остановился, тяжело дыша, и махнул рукой в сторону подъезда.

— Я думаю, да, сир. Да, дом этот, второй от угла. Он вошел сюда.

Маленький детектив вбежал в подъезд, Вальреми — следом за ним, довольный, что они покинули улицу. Их странное поведение уже начало привлекать внимание, вызывая хмурые взгляды командиров КРС. Вальреми, правда, надеялся оправдаться, если ему учинят разнос. Все-таки этот забавный толстячок назвался комиссаром полиции, а он скажет, что пытался его задержать.

Когда Вальреми вошел в вестибюль, детектив тряс дверь комнаты консьержки.

— Где консьержка?

— Не знаю, сир.

Прежде чем он успел остановить детектива, тот локтем разбил стеклянную панель, просунул руку и открыл дверь.

— За мной, — позвал он и нырнул в комнату.

Ты чертовски прав, подумал Вальреми, я тебя ни на шаг не отпущу. С психами надо держать ухо востро.

Он нашел детектива у двери чулана. Заглянув через его плечо, он увидел консьержку, лежащую на полу связанной по рукам и ногам, все еще без сознания.

«Дерьмо», — внезапно Вальреми осознал, что толстячок не шут гороховый. Он действительно комиссар полиции, и они преследуют преступника. Наконец-то пришел миг его славы, но внезапно ему захотелось немедленно вернуться в казарму.

— Верхний этаж, — крикнул детектив и метнулся к лестнице.

Вальреми едва поспевал за ним, на ходу снимая с плеча карабин.

Президент Франции остановился перед первым ветераном и, чуть ссутулясь, слушал министра. Тот назвал имя и фамилию награждаемого, кратко доложил, какой подвиг совершил этот человек девятнадцать лет назад при освобождении Парижа. Когда министр закончил, де Голль кивнул, повернулся к мужчине с подушечкой, взял медаль. Оркестр заиграл «La Marjolaine». Генерал прикрепил награду к выпяченной груди ветерана, отступил назад, отдал честь.