На затонувшем корабле - Константин Бадигин

Антон Адамович стоял на мостике буксира и, сжав поручень, смотрел на бурлящую воду, истекавшую из корабельного брюха. После бутылки коньяку Медонис спал плохо и проснулся с тяжёлой головой.

«Что делать! Он всплывает! — с ненавистью думал Медонис. — Мне надо попасть внутрь корабля во что бы то ни стало! Дьявол! Может быть, сейчас выходит из воды моя каюта и кто-нибудь найдёт чемодан. Так, случайно, просто споткнётся о него. А старший лейтенант пока не думает извиняться. Нет, тут что-то не так. Он должен прийти, я играл наверняка… А если пустить дело на самотёк? Пусть всплывает судно. Попытаться попасть в каюту? — Медонис снова перебирал все доводы „за“ и „против“. — Но разве я знаю, когда каюта выйдет из воды? И буду ли я тогда здесь? Вдруг этот плешивый дьявол Фитилёв погонит меня в порт за бочкой бензина или мотком провода? В лучшем случае, если я буду на корабле, у каюты могут оказаться матросы. Они схватят чемодан на моих глазах, и я не смогу ничего поделать. Нет, нет, вчера я решил правильно! Подъем судна необходимо задержать. Под водой достать труднее, зато без дураков. Торопится, сукин сын!» — бранил он Фитилёва.

Злость душила Медониса.

Когда Арсеньев увидел на мостике его яростное лицо, радость от удачной работы, наполнявшая его, исчезла.

Он заставил себя подойти к Медонису.

— Здравствуйте, Антон Адамович, — натужно улыбаясь, он подал руку.

— Приветствую вас, товарищ старший лейтенант. — Медонис расцвёл в улыбке и ответил крепким пожатием.

— Я хотел бы серьёзно поговорить с вами.

— А-а, понимаю… — Антон Адамович продолжал улыбаться. — Неприятность у меня в доме сегодня ночью? — Он с трудом подавил торжествующие нотки в голосе.

— Да. Я просил бы вас…

— Мы поговорим после, в другом месте, — торопливо сказал Медонис и оглянулся, — без свидетелей. А сейчас к вам просьба: покажите, что делается внутри корабля. Для вас нетрудно, а мне очень интересно. Так есть.

— Интересно? Да, конечно. М-да… — Арсеньев озабоченно посмотрел на часы.

Как не хотелось ему отрываться от дела, связывать себя с этим пострадавшим мужем! На всплывающем корабле каждую минуту появляются все новые и новые заботы. Но что поделаешь, он был виноват и должен как-то загладить случившееся.

— Сейчас много работы. Но, пожалуй… Часть мотопомп переставили на одну палубу ниже. Я собрался проверить. Идёмте, Антон Адамович.

Корабль неуловимо медленно всплывал. Издали он был похож на огромное чудовище, изрыгающее воду.

Каюты, коридоры, рестораны и много других помещений внутри корабля, как раз до кормовых трюмных отсеков, уже были освобождены от воды. Десятки людей трудились внизу, переставляя тяжёлые мотопомпы, перетаскивая толстые, «крупнокалиберные» шланги; в кромешной тьме мелькали слабые огоньки «летучей мыши». Электрики перематывали резиновые провода переносных ламп. Боцманская команда расчищала забитые илом и песком многоэтажные переходы, ставила времянки взамен сгнивших деревянных лестниц. Голоса людей терялись в лабиринте тесных и сырых коридоров, звучали глухо, как в подземелье. Работа шла споро, весело. Да и как не радоваться: оживает огромный корабль.

На нижних палубах сыро, грязно, скользко. Антон Адамович и Арсеньев осторожно шли по узкому и захламлённому коридору. У каждой мотопомпы старший лейтенант останавливался, сверял по записной книжке номер поста, осматривал, удобно ли опущен шланг.

— И что вам сюда захотелось, Антон Адамович? — спросил Арсеньев, поскользнувшись на каком-то гнильё. — М-да, место для прогулок, я бы сказал!..

— Один раз в жизни интересно все, — буркнул Медонис. — Все неведомое кажется великолепным. Так есть. Но не всем. Это относится только к личности с повышенным интеллектом. Однако запах здесь!.. — потянул он носом.

— До печёнок пробирает, — подтвердил Арсеньев. — Вы представляете, что значит очутиться без света в этих сырых лабиринтах?

— Это конец. — Антон Адамович беззвучно чихнул. — В темноте отсюда, пожалуй, не выбраться.

— А знаете, мне все равно нравится бродить внутри недавно поднятого корабля. Это осталось ещё с прежних времён, — задумчиво произнёс Арсеньев. — Когда-то я учился в школе водолазов. Мне всегда чудилось, что каждая закрытая дверь прячет свою тайну. Хотелось найти что-то важное, похороненное вместе с судном на дне моря. Я стараюсь представить себе трагедию, разыгравшуюся на корабле в последнюю минуту.

— Да вы романтик! — усмехнулся Медонис, вспомнив, что стоит на том месте, где в ночь гибели корабля пил пиво.

Трудно было представить, что в теперешнем царстве мрака и сырости лежали ковры, сияли хрустальные люстры, носились, звеня посудой, официанты в белоснежных куртках, прохаживались разодетые пассажиры, звучала музыка…

— Антон Адамович, корабль-то — мой крестник, — прервал Арсеньев воспоминания Медониса.

— Крестник? — удивился Медонис. Ему было известно, что при спуске со стапелей о форштевень корабля разбивают бутылку шампанского. Это называется крестинами. Бутылку обычно разбивает высокопоставленная дама, её называют крёстной мамой. Но про крёстного отца Антон Адамович никогда не слыхал.

— Я окрестил его торпедой, даже двумя. Поэтому и крестник, — объяснил Арсеньев.

— Это невероятно! — только и мог вымолвить Антон Адамович как-то сразу охрипшим голосом.

«Совпадение, неповторимая встреча на затонувшем корабле», — пронеслось в голове.

Медонис сжал кулаки, вены на висках его вздулись. Всем своим существом он ощутил в Арсеньеве врага. «Советский офицер, он стрелял в меня, Эрнста Фрикке, когда я плыл на этом корабле. Нет, господин Арсеньев, война не окончена, она продолжается. Она будет продолжаться, пока существует коммунизм, пока жив Эрнст Фрикке». Медонис дрожал от ярости. Он незаметно пододвинулся к старшему лейтенанту.

Дядюшкин ящичек, лежащий в каюте Э222, вовремя привёл его в чувство; закусив губу, Медонис подавил бешенство.

— Расскажите, как это случилось? — выдохнув, спросил он. — Феерическое зрелище, вероятно! Когда это было? Днём, ночью, какого числа?

— В ночь на восьмое апреля. Дождь был, видимости никакой! Первый раз я промазал, попала только одна торпеда. Лайнер продолжал двигаться. Через полчаса выстрелили ещё раз — удачнее.

— Молодец, черт возьми! — Антон Адамович притворно засмеялся. — Представляю! И многим людям пришёл капут. Так есть.

— Я не видел. Мою лодку сторожевые корабли буквально забросали глубинными бомбами. Пришлось удирать во все лопатки. Тогда казалось, что я потопил гитлеровское государство, — добавил, помолчав, Арсеньев, — уж больно велик пароход.

"Разве литовцы тоже говорят «капут»? — неожиданно пришло ему в голову.

— А сейчас своими руками поднимаете его из воды?

— Да. Так случилось.

— Вы должны гордиться, — с трудом сохранял спокойствие Медонис. — Пустить на дно такой корабль, о-о, не каждому удаётся!

— Ну что ж, пойдёмте дальше? Мне осталось осмотреть две помпы. Или вам надоело? Тогда вернёмся.

— Нет, что вы! Осматривайте ваши помпы. Ах, какая грязь, а, видно, был первый класс?

— По плану здесь второй класс. Осторожно, провал… — Арсеньев поддержал Антона Адамовича. — Не оступитесь.

Ковры, когда-то устилавшие коридор, давно превратились в слизь. Ноги скользили, разъезжались. Медонис несколько раз скатывался к правой стенке, хватался за неё руками. Его щегольскую куртку испестрила липкая грязь, ноги промокли.

— Появился крен, — обеспокоенно сказал Арсеньев. — Небольшой, а уже заметный.

— Это не опасно?

— Пока нет.

— Номер сорок восемь, — разобрал Антон Адамович, очистив от грязи белый эмалированный кружочек. — Посмотрим.

Он осветил каюту. Там, где были когда-то деревянные, до блеска отполированные койки, покрытые белоснежным бельём, теперь серел дурно пахнущий хлам. В углу из мокрого песка торчали ножки сломанных стульев. Вместо стекла в иллюминаторе — толстая деревянная пробка с ржавым болтом посередине: работа водолазов. С потолка клочьями свисали куски краски, по стенам бежала тонкими струйками вода. Полочки, деревянные панели разваливались, как только к ним прикасались. Из темноты послышался шорох.

Осветив дальний угол, Арсеньев увидел большого краба, копошившегося в мокром мусоре.

— Гадость, — поёживаясь, сказал он.

В четвёртом отсеке несколько матросов, перекидываясь короткими фразами, налаживали помпу. Они торопились. Стучали гаечными ключами, разгребали руками песок, тянули шланги и пели:

Куда он ни взглянет, все синяя гладь,

Все воду лишь видит да воду,

И песни устал он на гуслях играть

Царю водяному в угоду

И царь, улыбаясь, ему говорит

— Садко, моё милое чадо,

Поведай, зачем так печален твой вид,

Скажи мне, чего тебе надо?

Заглушая песню, дробью рассыпался мотор. Ещё одна помпа вошла в дело.