Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии - Сесил Форестер

- Ты самый замечательный человек на свете, - сказала Барбара, и он заметил, что глаза ее в течение нескольких секунд были устремлены на него.

- Для меня высочайшее чувство слышать, как ты говоришь это, - ответил он, с искренностью, в которой никто не смог бы усомниться. Затем оба они внезапно вспомнили, что в этом доме они находятся всего лишь в качестве гостей, и это заставило их умерить силу выражения своих чувств.

- Мы станем самыми непопулярными людьми на Ямайке, если заставим Их превосходительств дожидаться нас к обеду, - сказал Хорнблауэр.

Они были здесь лишь гостями, нахлебниками, люди, продолжавшие находиться при исполнении должностных обязанностей, всего лишь терпели их. Об этом размышлял Хорнблауэр во время обеда, когда новый главнокомандующий уселся на почетное место. Он думал о византийском генерале, слепом и лишенном почестей, вынужденном просить милостыню на рынке, и едва не произнес вслух: «Подайте монетку Велизарию»[13], когда губернатор повернулся к нему с целью вовлечь его в беседу.

- Ваш морской пехотинец до сих пор не схвачен, - сказал Хупер.

- Он больше не мой морской пехотинец, сэр, - улыбнулся в ответ Хорнблауэр. – Он теперь морской пехотинец адмирала Рэнсома.

- Насколько я понимаю, его поимка не вызывает сомнений, - заявил Рэнсом.

- Еще ни один дезертир не ускользнул от нас за все время моего пребывания здесь, - ответил Хупер.

- Это звучит весьма утешительно, - прокомментировал Рэнсом.

Хорнблауэр украдкой бросил взгляд через стол на Барбару. Она продолжала поглощать обед, храня очевидное самообладание. Он опасался, что затронутая тема должна взволновать ее, так как он знал, как близко к сердцу она принимает судьбу Хаднатта. Среди женщин бытует заблуждение, что неотвратимое не может быть таковым в вопросах, в которых они кровно заинтересованы. Умение Барбары хранить самообладание было еще одним поводом обожать ее.

Леди Хупер сменила тему, и разговор принял общий и оживленный характер. Хорнблауэр воистину начал испытывать радость от приносящего облегчение чувства свободы от ответственности. Его ничто не заботило, скоро – как только пакетбот приготовится к отплытию, он будет на пути в Англию, где с удобством разместится в Смоллбридже, тогда как эти люди продолжат решать свои малозначащие проблемы среди тропической жары. Ничто здесь его более не заботило. Если Барбара счастлива, то более его на свете ничего не волнует, а Барбара, по-видимому, была счастлива, оживленно болтая с соседями справа и слева от себя.

Удовольствием было также и то, что не было подано крепких напитков, так как после обеда должен был состояться прием в честь нового главнокомандующего, на который было приглашено островное общество, не удостоенное чести принимать участие в обеде. Он заметил, что смотрит на жизнь по-новому, и это ему понравилось.

После обеда, когда леди и джентльмены снова собрались в гостиной и стали прибывать первые новые гости, он смог перекинуться парой слов с Барбарой, и убедился, что она весела и не переутомилась. Ее улыбка была широка, а глаза блестели. Наконец, он отошел от нее, чтобы пожать руку мистеру Хау, который только что прибыл вместе с женой. Другие гости стали прибывать потоком, неожиданный наплыв белого, синего и золотого ознаменовал приход капитана «Тритона», Коулмена, и двух его лейтенантов. Рэнсом сам представил Коулмена Барбаре, Хорнблауэр не мог принять участие в беседе и лишь прислушивался к разговору, происходившему недалеко от него.

- Капитан Коулмен – мой давний приятель, - сказала Барбара. – Вас тогда звали Перфекто Коулмен, не так ли, капитан?

- А вы были леди Лейтон, мадам, - ответил Коулмен.

Довольно безобидное замечание, которого, однако, было достаточно, чтобы разбить на куски хрупкое счастье Хорнблауэра, погрузить во тьму ярко освещенную комнату, заставить гомон разговора, происходящего в комнате, превратиться в ушах Хорнблауэра в завывания урагана, сквозь рев которого до него доносились слова Барбары:

- Капитан Коулмен был флаг-лейтенантом моего первого мужа, - сказала она.

У нее был первый муж, она была леди Лейтон. Хорнблауэру почти удалось забыть про это. Контр-адмирал сэр Перси Лейтон погиб за Отечество, умер от ран, полученных в битве в бухте Росас, добрых тринадцать лет назад. Но Барбара была женой Лейтона, вдовой Лейтона. Она была женой Лейтона до того, как стала женой Хорнблауэра. Мысли об этом почти никогда не приходили Хорнблауэру в голову, однако, когда это случалось, он по-прежнему переживал приступ ревности, который, как он знал, лишает его рассудка. Всякое напоминание не только пробуждало в нем ревность, но во всей животрепещущей яви заставляло его пережить вновь то отчаяние, зависть, презрение к себе, которые он чувствовал в те дни. Он ощущал себя совершенно несчастным человеком тогда, и это делало его столь же несчастным теперь. Он больше не являлся выдающимся мореплавателем, завершающим блестящий период своей карьеры. Он был жалким влюбленным, заслуживающим презрения даже с точки зрения его собственного уничижительного отношения к себе. Он снова почувствовал все мучения, связанные с беспредельным, и в то же время неудовлетворенным желанием, смешанные с ревностью, испытываемой в данный момент.

Хау ждал ответа на свою реплику, и Хорнблауэр выдавил из себя фразу, которая в большей или меньшей степени могла сойти за ответ. Хау ушел, и Хорнблауэр обнаружил, что взгляд его против воли устремлен на Барбару. У нее уже была готова улыбка для него, он улыбнулся в ответ, понимая, что улыбка эта получилась вымученной, кривой и безжизненной, словно гримаса на лице мертвеца. Он видел, как на ее лице появилось озабоченное выражение: ему было известно, что она моментально улавливает его настроение, и это еще более ухудшало положение. Эта бессердечная женщина, говорившая о своем первом муже, не знала о его чувстве ревности, и не должна даже заподозрить о его существовании. Хорнблауэра можно было сейчас сравнить с человеком, сошедшим внезапно с твердого грунта в трясину неопределенности, грозившую поглотить его.

В комнату вошел капитан Найвит - грубоватый и седой, облаченный в голубой широкополый сюртук с непритязательными медными пуговицами. К моменту, когда он приблизился к Хорнблауэру, тому лишь с трудом удалось вспомнить, что это капитан ямайского пакетбота.

- Мы отплываем через неделю, милорд - сказал он. - Объявление для почты будет сделано завтра.

- Превосходно, - ответил Хорнблауэр.

- Из всего, что вижу, я могу сделать вывод, - продолжал Найвит, жестом отмечая присутствие адмирала Рэнсома, - что мне предстоит удовольствие разделить кампанию с Вами и Ее светлостью.