Дьюма-Ки - Стивен Кинг

Теперь адвокат смотрел прямо в объективы камер.

— Это преступление Сарасоты — не Джорджа Брауна. Я искренне жалею семью Гарибальди, я плачу вместе с семьёй Гарибальди, — камеры не смогли уловить на его лице ни одной слезинки в подтверждение последнего, — но казнь Джорджа Брауна не вернёт Тину Гарибальди и не исправит систему, при которой психически больные люди без всякого присмотра ходят по улицам. Это моё заявление, спасибо, что выслушали, а теперь, если позволите…

Он начал отходить от микрофонов, игнорируя вопросы, и всё было бы в порядке (во всяком случае, могло пойти иным путём), если бы я выключил телевизор или перешёл на другой канал. Но я этого не сделал. Я смотрел и слушал говорящую голову уже в студии «Шестого канала»: «Ройал Бонниер, адвокат-крестоносец, который выиграл с полдюжины безнадёжных pro bono[105] процессов, сказал, что сделает всё возможное, чтобы исключить из материалов дела видеозапись, сделанную камерой наблюдения у разгрузочных площадок „Универмага Биллса“».

И тут же начался показ этой чёртовой видеозаписи. Девочка с рюкзачком за плечами пересекает контролируемую камерой зону справа налево. Браун появляется из-за пандуса и берёт её за руку. Она смотрит на него снизу вверх и вроде бы задаёт вопрос. И вот тут жутко зазудела моя отсутствующая рука. Будто её атаковал пчелиный рой.

Я вскрикнул (как от изумления, так и от боли) и повалился на пол, сбросив на ковёр и пульт дистанционного управления, и тарелку с сандвичем. Принялся чесать то, чего не было, до чего не мог добраться. Услышал собственный крик: «Прекрати! Пожалуйста, прекрати!» Но, разумеется, прекратить это можно было лишь одним способом. Я поднялся на колени и на четвереньках пополз к лестнице, услышал хруст — колено опустилось на пульт дистанционного управления и раздавило его. Но сначала переключился канал. С «Шестого» на «КМТ» — «Кантри-мюзик телевижн». Алан Джексон пел об убийстве в Музыкальном ряду. Поднимаясь по лестнице, я дважды хватался за поручень правой рукой… схватился бы, если б она у меня была. Но я буквально чувствовал скрип потной ладони по дереву, а потом рука проваливалась, как сквозь дым.

Каким-то образом мне удалось забраться по лестнице в «Розовую малышку». Не без труда я встал. Локтем включил все лампы и, пошатываясь, поспешил к мольберту. На нём стояла незаконченная картина «Девочка и корабль». Я снял её, не удостоив и взглядом, поставил чистый холст. Я задыхался, со стоном втягивая в себя воздух. Из-под волос выступил пот. Я схватил тряпку, которой протирал кисти, и накинул на плечо, как накидывал слюнявчик, когда девочки были маленькими. Зажав одну кисть зубами, вторую сунул за ухо, потянулся к третьей, но вместо неё взял карандаш. И как только принялся рисовать, чудовищный зуд в руке пошёл на спад. К полуночи я закончил картину, а зуд пропал. Не просто картину — так её назвать не поворачивался язык. Я закончил Картину, с большой буквы, очень уж она была хороша, если я имел право на оценку. А я имел. Я действительно был талантливым сукиным сыном. На моей картине рука Кэнди Брауна сжимала запястье Тины Гарибальди. Тина смотрела на него снизу вверх, этими тёмными глазами, трагическими в своей невинности. Мне удалось идеально, с предельной точностью передать её взгляд, и если бы родители Тины увидели картину, им захотелось бы покончить с собой. Но они никогда её не увидят. Да, эту — не увидят.

Моя картина практически полностью повторяла фотографию, которая с пятнадцатого февраля хотя бы раз публиковалась во всех флоридских газетах и, возможно, в большинстве газет Соединённых Штатов. Разница была лишь в одной, пусть и важной, детали. Я уверен, Дарио Наннуцци сказал бы, что это фирменный знак (Эдгар Фримантл, Американский Примитивист, боролся с клише, пытался по-новому взглянуть на Кэнди и Тину, эту парочку, которую соединил ад), но эта картина не предназначалась и для глаз Наннуцци.

Я рассовал кисти по баночкам из-под майонеза. Краска заляпала мне локоть (и левую половину лица), но мысль о том, что нужно её смыть, даже не пришла в голову.

Слишком уж хотелось есть.

У меня был гамбургер, но замороженный. Как и свиная отбивная, которую Джек купил на прошлой неделе в «Мортоне». А остаток копчёной колбасы я съел на ужин. Оставалась ещё непочатая коробка «Спешл К» с фруктами и йогуртом. Я уже начал насыпать хлопья в миску для овсянки, но при моём зверском аппетите миска эта показалась мне размером с напёрсток. Я отодвинул её с такой силой, что миска ударилась о хлебницу и отскочила от неё. Потом достал из шкафчика над плитой салатную миску и высыпал в неё всю коробку. Я разбавил хлопья половиной кварты молока, насыпал семь или восемь полных, с верхом, ложек сахарного песка и принялся за еду, прервавшись только раз, чтобы добавить молока. Всё съел и поплёлся в спальню, с остановкой у телевизора: заглушил поющего городского ковбоя. Рухнув поперек кровати, я оказался лицом к лицус Ребой, а ракушки под «Розовой громадой» продолжали шептаться.

«Что ты сделал? — спросила Реба. — Что ты сделал на этот раз, паршивый парниша?»

Я попытался ответить: «Ничего», — но заснул прежде, чем слово сорвалось с губ. А кроме того… я знал, что это ложь.

xii

Меня разбудил звонок. Со второй попытки мне удалось нажать правую кнопку на телефонном аппарате и произнести что-то, отдалённо напоминающее «алло».

— Мучачо, просыпайся и приходи к завтраку! — воскликнул Уайрман. — Стейк и яйца! У нас праздник… — Он помолчал. — Во всяком случае, я праздную. Мисс Истлейк опять не в себе.

— И что мы празд… — Тут до меня дошло, я понял, что это могло быть, и резко сел, скинув Ребу на пол. — Зрение вернулось?

— Увы, радость не такая большая, но всё равно радость. Праздник у всей Сарасоты. Кэнди Браун, амиго. На утреннем обходе охранники нашли его в камере мёртвым.

На мгновение правая рука зазудела, а перед глазами всё стало красным.

— И что они говорят? — услышал я свой голос. — Самоубийство?

— Не знаю, но в любом случае, будь то самоубийство или смерть от естественных причин, он сэкономил штату Флорида много денег и уберёг родителей от судебных мерзостей. Приходи, обсудим. Что скажешь?

— Я только оденусь. И помоюсь. — Я посмотрел на левую руку, разноцветную от красок. — Я поздно лёг.

— Рисовал?

— Нет, трахал Памелу Андерсон.

— Твоя воображаемая жизнь достойна сожаления, Эдгар. Я прошлой ночью трахал Венеру Милосскую. И у неё были руки. Не задерживайся. Как тебе приготовить huevos?[106]

— Согласен на омлет. Буду через полчаса.