Призрак - Эдвард Бульвер-Литтон

- Кроме чего?

- Он позволил себе удовольствие поторговаться у книжного лотка.

- Поторговаться у книжного лотка! Ага! Ну и шарлатан! Он прячет нутро интригана под плащом ученого! Прекрасно!

- Наконец, на улице Монмартрских могил, к нему подошел какой-то тип в голубом сюртуке (неизвестный). Оба они пошли дальше вместе, и через несколько минут к ним присоединился Лежандр.

- Лежандр! Подойди, Пэйян! Лежандр, ты слышишь?

- Я зашел во фруктовую лавку и нанял двух малышек, заплатив им за то, чтобы они поиграли в мяч недалеко от него. Они слышали, как Лежандр сказал: "Я считаю, что его власть теряет силу". На что Тальен ответил: "Как и он сам. Я не много дам за его жизнь". Не могу сказать определенно, гражданин, имели ли они в виду тебя!

- И я тоже, гражданин, - ответил Робеспьер со свирепой улыбкой, которая сменилась хмурой задумчивостью. - Ха! - воскликнул он. - Я еще молод, я в самом расцвете сил. Я избегаю излишеств. Нет! Мой организм крепок - здоров и крепок. Что-нибудь еще о Тальене?

- Да. Женщина, которую он любит, - Тереза де Фонтенэ, она сидит в тюрьме - все еще продолжает писать ему, убеждая спасти ее, уничтожив тебя. Это подслушали мои люди. Его слуга передает послания узнице.

- Хорошо! Слугу должны схватить на улице. Царство Террора еще не закончено. С письмами, найденными при нем, и при их соответствующем содержании, я выкину Тальена с его скамьи в Конвенте.

Робеспьер встал и, в раздумье походив в течение нескольких минут по комнате, открыл дверь и позвал одного из стоявших за Ней якобинцев. Он отдал ему несколько приказаний по поводу наблюдения и ареста слуги Тальена, после чего снова бросился в кресло. Когда якобинец ушел, Герен прошептал:

- Это был гражданин Аристид?

- Да. Преданный товарищ. Ему бы только помыться и поменьше сквернословить.

- Разве не ты подставил его брата под нож "гильотины?

- Но ведь сам Аристид донес на него.

- И все же, небезопасно ли для тебя такое окружение?

- Да, ты прав. - И, вынув записную книжку, Робеспьер что-то пометил в ней, опять спрятал ее в жилет и вновь обратился к Герену: - Что еще о Тальене?

- Больше ничего. Он вместе с Лежандром и неизвестным прошел до сада Эгалитэ, где они и расстались. Я проследовал за Тальеном до его дома. Но у меня есть еще и другие новости. Ты велел мне наблюдать за теми, кто присылает тебе письма с угрозами.

- Герен! Ты обнаружил их? Ты смог... тебе удалось...

При этом тиран сжимал кулаки и снова разжимал их, как будто он уже держал в руках жизнь этих писак. Его черты исказила судорожная гримаса, напоминающая начало эпилептического припадка, которым он был подвержен.

- Гражданин, думаю, я нашел одного из них. Ты должен знать, что одним из наиболее недовольных является художник Нико.

- Погоди, погоди! - сказал Робеспьер, открывая рукописную книжицу в сафьяновом переплете (Робеспьер во всем, включая свои списки приговоренных к смерти, любил точность и аккуратность), и, найдя нужную страницу, вскричал: - Нико! Он есть в списке! Так, так: атеист, санкюлот (ненавижу нерях), друг Эбера! Ага! Рене Дюма осведомлен о его ранней карьере и преступлениях. Продолжай!

- Этот Нико подозревается в распространении клеветнических трактатов и памфлетов, направленных против тебя и Комитета! Вчера вечером, когда его не было дома, швейцар впустил меня в его квартиру на рю Бо-Репэр. Я отмычкой открыл его письменный стол и бюро, в котором обнаружил рисунок, изображающий тебя и гильотину. Внизу было написано: "Палач своего отечества, прочти декрет о ждущей тебя каре!" Я сравнил слова с отрывками из разных писем, которые ты мне дал. Почерк один и тот же. Вот, смотри, я оторвал клочок с его подписью.

Робеспьер глянул, улыбнулся и, удовлетворенный, откинулся в кресле. "Это хорошо! Я боялся столкнуться с более сильным противником. Этого человека следует немедленно арестовать".

- И сейчас он ждет внизу. Я столкнулся с ним у лестницы.

- В самом деле? Пусть войдет! Нет, подожди, подожди! Герен, спрячься в другой комнате, пока я не позову тебя. Дорогой Пэйян, присмотри за тем, чтобы этот Нико не пронес с собой оружия.

Пэйян, который был настолько же храбр, насколько Робеспьер малодушен, подавил презрительную усмешку, искривившую на мгновение его губы, и вышел из комнаты.

Тем временем Робеспьер, низко склонив на грудь голову, впал в глубокую задумчивость.

- Жизнь грустная штука, Кутон! - произнес он внезапно.

- Прошу прощения, но, по-моему, смерть хуже, - мягко заметил человеколюбец.

Робеспьер ничего не ответил и вынул из портфеля то знаменитое письмо, которое впоследствии было найдено среди его бумаг и в собрании его письменного наследия значится под номером LXI.

"Вне всякого сомнения, - начиналось оно, - ты чувствуешь себя не в своей тарелке, не получив от меня до сих пор никаких известий. Не следует тревожиться, так как тебе известно, что я могу ответить тебе только через нашего постоянного курьера. Причина в том, что он был задержан во время своей последней поездки. Когда ты получишь это послание, сделай все возможное, чтобы поставить пьесу, в которой тебе придется появиться и исчезнуть в последний раз. Было бы пустой тратой времени напоминать тебе о всех тех причинах, которые могут подвергнуть твою жизнь серьезной опасности. Последний шаг, ведущий к президентскому креслу, может вместо этого привести тебя на эшафот. И толпа станет плевать тебе в лицо так же, как она оплевывала тех, кого судил ты. Поэтому, зная, что ты собрал достаточно богатств для безбедного существования, я жду тебя с великим нетерпением, чтобы посмеяться вместе с тобой над той ролью, которую тебе пришлось сыграть в бедствиях народа, столь же доверчивого, сколь и жадного до всякой новизны. Играй свою роль в соответствии с нашей договоренностью - все подготовлено. И в заключение - наш курьер ждет. Жду твоего ответа".

Диктатор медленно, с углубленным вниманием изучал содержание письма. "Нет, - сказал он про себя, - нет, тот, кто вкусил сладость власти, не может больше довольствоваться покоем. Да, ты был прав, Дантон! Лучше быть бедным рыбаком, чем править людьми".

Отворилась дверь, и вновь появился Пэйян. Подойдя к Робеспьеру, он прошептал: "Опасности нет. Ты можешь принять его".

Довольный услышанным, Диктатор вызвал дежурного якобинца и велел ему провести к себе Нико. Когда художник вошел, на деформированных чертах его лица отсутствовало выражение страха. Гордо выпрямившись, он остановился перед Робеспьером, который окинул его косым взглядом.

Удивительно, но большинство главных действующих лиц Революции отличались на редкость отталкивающей внешностью. Взять хотя бы устрашающую уродливость Мирабо и Дантона или злодейскую свирепость черт Давида и Симона, а также мерзкое убожество Марата и подлую злобность лица Диктатора. Но Робеспьер, походивший, по мнению многих, на кота, был к тому же и чистоплотен, как кот, и его изысканное платье, его гладко выбритое лицо, женственная белизна его изящных рук еще более подчеркивали неприглядную грубость и убогость одежды и всего облика художника-санкюлота.

- Итак, гражданин, - мягко сказал Робеспьер, - ты хочешь говорить со мной. Я знаю, что твоими достоинствами и патриотизмом слишком долго пренебрегали. Ты, верно, пришел просить какого-нибудь места; не бойся, говори.

- Добродетельный Робеспьер, просветитель мира, я пришел не для того, чтобы просить милости, но чтобы оказать услугу отечеству. Я нашел письма, указывающие на заговор лиц, которые до сих пор были вне подозрения.

Говоря это, он положил бумаги на стол, а Робеспьер жадно стал пробегать их.

- Хорошо, хорошо! - забормотал он про себя. - Вот все, чего я желал. Барер и Лежандр в моей власти. Камилл Демулен был игрушкой в их руках. Я любил его, но этих я не любил никогда. Благодарю, гражданин Нико. Я вижу, что письма адресованы англичанину. Какой француз не должен бояться этих волков в овечьей шкуре! Франция больше не желает иметь у себя граждан мира. Этот фарс окончен. Да, прости, гражданин Нико, но, кажется, Клоотс и Зебер были твоими друзьями?

- Да, - сказал Нико извиняющимся тоном, - но мы все можем ошибаться! Я прекратил с ними всякое общение, когда ты выступил против них, ибо я скорее усомнюсь в своих чувствах, чем в твоей справедливости и твоем правосудии.

- Да, я претендую на справедливость и правосудие. Это те добродетели, которые меня особенно трогают и которые я особенно ценю, - сказал насмешливо Робеспьер.

С его пристрастием к хитрости и коварству, которыми он наслаждался даже в этот критический и опасный для него час, когда он замышлял грандиозную интригу, строя планы мести, ему доставляло удовольствие играть с какойнибудь одинокой и беззащитной жертвой.

- И моя справедливость больше не будет слепой; к твоим услугам, добрый Нико. Ты знаешь этого Глиндона?

- Да, и довольно близко. Он был моим другом, но я бы отказался от своего родного брата, если бы он был одним из потакающих врагам Революции. И я не стыжусь признаться, что пользовался услугами этого человека.