Варяго-Русский вопрос в историографии - Вячеслав Фомин

И неукоснительное руководство этим принципом вело Ломоносова к многочисленным открытиям в совершенно разных сферах, обогатившим отечественную и мировую науку, позволяло ему видеть и понимать то, что было не под силу другим. Так, например, прохождение Венеры по солнечному диску 26 мая 1761 г. в Европе и Азии наблюдали 112 астрономов. Но только Ломоносов, следя за этим явлением из своей простенькой домашней обсерватории, установил, наблюдая сквозь «весьма не густо копченое стекло» в небольшую трубу, что «планета Венера окружена знатною воздушною атмосферою, таковою (лишь бы не большею), какова обливается около нашего шара земного». Появление светового ободка вокруг диска Венеры, частично находящегося на диске Солнца, зафиксировали в своих записях многие наблюдатели, но только Ломоносов дал ему верное толкование (П.П. Пекарский поясняет, что «спустя тридцать лет, после небольшой полемики между Шретером и В.Гершелем, эти знаменитые астрономы согласились в существовании атмосферы около Венеры, что еще позже подтвердил Араго»), И дал потому, что обладал феноменальным качеством универсального исследователя, который очень точно сформулировал великий математик Л.Эйлер в письме к нему от 19 марта 1754 г.: «Я всегда изумлялся Вашему счастливому дарованию, выдающемуся в различных научных областях».

В отношении же его «Российской грамматики», над которой он трудился почти десять лет (при этом неустанно работая во многих других научных отраслях и там достигая ошеломляющих результатов) и на которой выросло несколько поколений русских людей (с 1755 до 1855 г. вышло 15 ее изданий) и даже многие из иностранцев (была переведена на немецкий, французский, греческий языки), академик филолог Я.К. Грот подчеркивал в позапрошлом веке, что «русские вправе гордиться появлением у себя, в середине XVIII столетия, такой грамматики, которая не только выдерживает сравнение с однородными трудами за то же время у других народов, давно опередивших Россию на поприще науки, но и обнаруживает в авторе удивительное понимание начала языковедения», и что ему - «богатырю мысли и знания» - мы обязаны образованием «русской письменной речи. Он первый определил грамматический строй и лексический состав языка».

Созданные до Ломоносова грамматики, объяснял соотечественникам П.А.Лавровский в год столетия со дня смерти гения России, имели отношение лишь к церковнославянскому языку и «составлялись рабски по образцам греческих и латинских, со всеми непонятными для нас их терминами и вовсе лишними правилами и определениями», что его грамматика далеко опережала труды «ученых западноевропейских, не исключая глубокомысленных немцев, которым обязана бытием и современная наука языкознания. Не откуда, следовательно, было заимствовать Ломоносову...», и что своими даже лучшими учебниками «мы кое в чем только пополняем Ломоносова, оставляя основные положения в том же виде». Важно выслушать и ту оценку, которую дал сам Ломоносов своей грамматике: «Меня хотя другие мои главные дела воспящают от словесных наук, однако, видя, что никто не принимается, я хотя не совершу, однако начну, что будет другим после меня легче делать».

А его знаменитый «Краткий Российский летописец», которым Ломоносов, по характеристике Лавровского, создал «остов русской истории», на основе которого другим, естественно, было «легче делать» труды по русской истории, был настолько востребован российским обществом, что в кратчайший срок - с июня 1760 по апрель 1761 г., т.е. всего за 10 месяцев - он вышел тремя изданиями и невероятно огромным для того времени тиражом - более 6 тысяч экземпляров. Но и этого тиража так остро не хватало, что «Краткий Российский летописец» переписывали от руки (и эти списки дошли до наших дней; такой невероятный интерес к своему труду в нашей истории познает затем лишь только, наверное, Н.М. Карамзин). Довольно быстро с ним познакомилась и заграница: в 1765, 1767, 1771 гг. книга выходит на немецком, в 1767 г. на английском языках.

Во многих направлениях нашей науки Ломоносов был не только лидером. Он «составитель первого русского общедоступного руководства по теории художественной прозы, революционер в теории и практики стиха, основоположник живой поныне системы русского стихосложения, отец русской научной терминологии...» (до Ломоносова, приводил С.М.Соловьев примеры, названия научных трудов, издаваемых Академией наук, в русском переводе звучали так: «О силах телу подвиженному вданных и о мере их», «О вцелоприложениях равнения разнственных»). Гений Ломоносова «озарил полночь... и целым веком, - указывал А.А.Бестужев (Марлинский), - двинул вперед словесность нашу. - Русский язык обязан ему правилами, стихотворство и красноречие - формами, тот и другие - образами». Но Ломоносов еще и основывал эти направления, т. е. новые науки, например, физическую химию и экономическую географию[45].

Как точно сказал в 1765 г. друг Ломоносова академик Яков фон Штелин в конспекте похвального слова покойному: «Исполнен страсти к науке; стремление к открытиям». Причем в этом стремлении Ломоносов практически не имел предшественников и ему приходилось пролагать, как говорил в 1921 г. академик В.А. Стеклов в отношении всеобъемлющего таланта этого «умственного великана», опередившего «свой век более, чем на сто лет...», «новые пути почти во всех областях точных наук», при этом стремясь «охватить и выполнить сразу громадное количество задач, часто не совместимых друг с другом». Можно только поражаться, изумлялся наш выдающийся математик, зная по себе, что есть такое научный труд, «каким образом успевал один человек в одно и то же время совершать такую массу самой разнообразной работы», при этом «с какой глубиной почти пророческого дара проникал он в сущность каждого вопроса, который возникал в его всеобъемлющем уме»[46].

И этот «умственный великан», руководствуясь вышеназванным принципом и в своих многолетних занятиях историей и также всеобъемлюще проникая в сущность ее явлений, и здесь сделал важнейшие открытия, принятые отечественной и зарубежной историографией: о равенстве народов перед историей («Большая одних древность не отъемлет славы у других, которых имя позже в свете распространилось. Деяния древних греков не помрачают римских, как римские не могут унизить тех, которые по долгом времени приняли начало своея славы.... Не время, но великие дела приносят преимущество»), об отсутствии «чистых» народов и сложном их составе («Ибо ни о едином языке утвердить невозможно, чтобы он с начала стоял сам собою без всякого примешения. Большую часть оных видим военными неспокойствами, преселениями и странствованиями в таком между собой сплетении, что рассмотреть почти невозможно, коему народу дать вящее преимущество»), о «величестве и древности» славян, о скифах и сарматах как древних обитателях России, о сложном этническом составе скифов, о складывании русской народности на полиэтничной основе (путем соединения «старобытных в России обитателей» славян и чуди), об участии славян в Великом переселении народов и падении Западно-Римской империи, о родстве венгров и чуди («сильная земля Венгерская хотя от здешних чудских областей отделена великими славенскими государствами, то есть Россиею и Польшею, однако не должно сомневаться о единоплеменстве ее жителей с чудью, рассудив одно только сходство их языка с чудскими диалектами», в чем сами венгры, не мешает заметить, убедились только столетие спустя), о прибытии Рюрика в Ладогу, о высоком уровне развития русской культуры («Немало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели»), о ненадежности «иностранных писателей» при изучении истории России, т.к. они имеют «грубые погрешности», и др.

Установил Ломоносов и факты отрицательного свойства, показывающие полнейшую научную несостоятельность норманской теории: отсутствие следов руси в Скандинавии, отсутствие сведений о Рюрике в скандинавских источниках, отсутствие скандинавских названий в древнерусской топонимике, включая названия днепровских порогов, отсутствие скандинавских слов в русском языке (если бы русь была скандинавской, то, правомерно резюмировал ученый в ходе дискуссии, «должен бы российский язык иметь в себе великое множество слов скандинавских». Так татары, пояснял он, демонстрируя в 1749 г. высокий уровень знания истории России и владения сравнительным методом, «хотя никогда в российских городах столицы не имели... но токмо посылали баскак или сборщиков, однако и поныне имеем мы в своем языке великое множество слов татарских. Посему быть не может, чтоб варяги-русь не имели языка славенского и говорили бы по-скандинавски, однако бы, преселившись к нам, не учинили знатной в славенском языке перемены»), что имена наших первых князей, которые Байер, «последуя своей фантазии», «перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские», не имеют на скандинавском языке «никакого знаменования» и что вообще сами по себе имена не указывают на язык их носителей. В целом, как заключал Ломоносов в третьем отзыве на речь Миллера в марте 1750 г., что, «конечно, он не может найти в скандинавских памятниках никаких следов того, что он выдвигает».