Ярость рвет цепи - Романовский Александр

Те с явной неохотой оставили свои позиции и, подойдя к Ножу и Топору, сдали боевые мечи и пистолеты. Курт внимательно наблюдал за процедурой – стволы были от разных производителей, а кроме того, им явно шел не первый год. Нож и Топор рассовали пистолеты за поясами, мечи же небрежно бросили на песок. В этом угадывалось нечто ритуальное. “Безрукавочники”, насколько волк понял, не могли вступать в спарринг-контакт с подопечными, не сдав на хранение боевое оружие… Не потому, что могли кого-нибудь убить и покалечить (хотя и поэтому тоже), но в основном потому, что гладиаторы могли запросто отобрать у них упомянутое оружие.

На страже, таким образом, остались трое, включая Ножа и Топора. Этого, тем не менее, хватало с лихвой, с учетом оставшихся у них на руках патронов. Поэтому Курт не строил каких-то иллюзорных планов… даже если на какое-то мгновение позабыть об ошейнике.

Хэнк спрятал секундомер; “кулон” удобно улегся в ладонь.

– Это, волчонок, твоя первая тренировка, поздравляю…

Гладиаторы, шатаясь и поддерживая друг друга, убрались с тренировочной площадки. “Безрукавочники” неторопливо приблизились. Вся трое подняли с песка бутафорские мечи и, по мере сокращения дистанции, расходились в разные стороны. Лишь один, соответственно, двигался прямиком на Курта, но и этот замедлял шаг.

Переглянувшись, парни обменялись быстрыми жестами – это напомнило волку бейсбольный матч, момент перед подачей, – а затем начали смыкать треугольник.

То, что последовало далее, напоминало предыдущий бой, прокрученный с замедленной скоростью. “Безрукавочники”, впечатленные тем, что они увидели, отнюдь не спешили проявить бойцовское рвение. Их маневры напоминали движения сонных рыбок, увязших в клейком сиропе. Хэнку Тарану практически не приходилось напоминать бойцам о том, чтобы те “не ускорялись, вашу мать! Спокойнее!” При том темпе, который взяли все три охранника, с ними справился бы даже слепой старик с костылями.

В какой-то мере это больше походило на танец.

Но перед волком стояла иная задача. Он и впрямь не старался убить или хотя бы покалечить, хотя сдерживаться было даже труднее, нежели в предыдущий раз. Незащищенные глотки мелькали перед глазами. Достаточно было лишь протянуть в мгновенном броске одну лапу, чтобы оборвать эту хрупкую и ненавистную жизнь…

Однако всякий раз, когда он начинал “ускоряться”, ошейник начинал неприятно покалывать.

Таран ни на мгновение не ослаблял внимания и, казалось, мог предугадывать каждое следующее движение “танцоров”. Он, безусловно, знал свое дело.

В первые минуты, уходя от деревянных мечей, Курт не особенно прислушивался к этим подсказкам, однако с каждым мгновением все яснее понимал, что в них заложен реальный практический смысл.

Волк действовал интуитивно, полагаясь на природную гибкость, скорость и ловкость. Таран же подсказывал, как превратить это в своего рода систему. На том благодатном поле, которое ему досталось – в лице мохнатого волка, – можно было вырастить и впрямь уникальные плоды…

“Скользи”, – твердил Хэнк.

И Курт скользил. Он уходил от касаний бутафорских мечей, будто та же рыбка, открывшая в клейком сиропе новые измерения для пространственно-временных перемещений.

“Изгибайся, – советовал Хэнк, – как тростник на ветру… Невозможно достать того, кто легче воздуха…”

И Курт изгибался. Это было не так просто – обильный завтрак едва начал перевариваться в желудке. Тюремщики сделали это, конечно, намеренно – дабы “волчонок” утратил хотя бы часть своей прыти.

Но волк изгибался как умел. Первое смущение (от того, что на него уставилось столько глаз, а он даже не мог элементарно врезать противнику по морде, извиваясь, словно дешевая стриптизерша!) прошло, будто его и не бывало…

“Теки, – говорил Таран. – Воду невозможно порезать…”

И Курт тек. Он просачивался между деревянных лезвий, стараясь позабыть на время о физическом теле. Это оказалось непросто – представить, что некий мохнатый объект, весящий без малого центнер, превратился в журчащий ручеек.

Но вскоре все прекратилось.

Хэнк отдал команду, и охранники с явным облегчением сошли с площадки. Курт остался в одиночестве, переводя дух. Первая тренировка, как ни странно, успела его вымотать. В отличие от первого боя, занявшего менее минуты, – волку же показалось, будто прошла целая вечность, – нелепые “танцы” продлились никак не меньше часа. Светило успело вскарабкаться по небу на изрядную высоту.

Таран тем временем чесал квадратный подбородок и задумчиво глядел на Яму. В глазах его стояло такое выражение, которое можно увидеть у фанатично-верующего монаха, издали разглядывающего какой-нибудь храм. Вместе с тем, если монаха было нетрудно понять, то соображения Хэнка оставались загадкой.

– Нет, слишком рано, – буркнул он наконец, выходя из транса.

Курт невольно оглянулся. Но нет, там маячила все та же Яма – мрачное и тусклое сооружение, от которого исходили зловонные миазмы. Там не было ни золотых куполов, ни неоновой вывески. Для Хэнка, однако, Яма была настоящей святыней.

– Ты. – Безволосый ткнул в одного из гладиаторов. – Бери два меча, иди к волчонку.

Бородач беспрекословно повиновался, хотя и без энтузиазма. Подойдя к “безрукавочникам”, – те успели забрать у Ножа и Топора свои пистолеты, – он на лету подхватил бутафорские мечи, развернулся и направился к Курту.

В глазах парня не было особого страха – это был тот самый, которого Курт сбил с ног телом его же товарища. Гладиатор не успел сообразить, что же с ним случилось, а потому испугаться также особо не успел. Хэнк, разумеется, не мог этого не понимать. (С каждым таким наблюдением волк все больше проникался убеждением, что ему противостоит коварный и сильный противник, которого будет очень непросто одолеть.)

Один из мечей полетел к Курту. Тот этого не ожидал, предполагая, что гладиатор попытается орудовать сразу двумя такими штуковинами. Но рефлексы и на этот раз оказались быстрее, – волчья лапа в одно мгновение приняла меч за рукоять.

Не говоря ни слова, безволосый ринулся в атаку.

– Забудь о своих клыках и когтях! – крикнул Таран. – Сейчас у тебя только эта деревяшка!

И, будто в подтверждение этих слов, шею волка вновь закололо электрическими иглами.

Стиснув челюсти, Курт встретил нападение. Деревянный клинок свистнул совсем рядом с головой, он едва успел уклониться. Непривычный предмет оттягивал лапу, мешал пальцам выставить когти. В шершавой рукояти не чувствовалось ни силы, ни надежности. Курт не без труда подавил желание кинуть нелепую вещь на песок.