Возмущение праха - Наль Подольский

Подавив на лице тень досады и осмыслив меня как неизбежное бытовое явление, она констатировала:

— Ты дурно выглядишь.

— Да, и это тоже. Я жутко устал. Но не хочу у тебя отнимать время…

Ее взгляд слегка потеплел.

— Помнишь, мы говорили о… в общем, о пальце, — я поднял левую руку, — о его реставрации и об интеграции личности?

— Помню. Раз обещала, значит, обещала.

— Если так, я готов и буду тебе благодарен.

— Хорошо, — кивнула она, — когда?

— Через три дня.

— Хорошо. Но учти: я не смогу быть твоим донором… по целому ряду причин. Подбери себе нейродонора, не старше сорока лет, здорового. Сеанс для него будет легким. И лучше женщину, — она усмехнулась, — насколько я помню, ты не хотел бы даже намека на гомосексуальные склонности.

— Донор будет… Ты тогда говорила, что только Крот будет контролировать сеанс. Но теперь вместо него это сможешь сделать ты?

— Да.

— Тогда я тебя очень прошу: не сообщай ему о сеансе заранее.

— Это противоречит нашей этике.

— Но ты можешь поставить его в известность перед самым началом сеанса? Это серьезно. Ты ведь знаешь, Крот не очень-то умеет держать язык за зубами. У меня есть подозрение, что Порфирий, и еще кое-кто, ведет собственную игру, отдельную от Крота и Амвросия.

— У меня тоже была такая догадка, спасибо за информацию. Хорошо, я скажу Виктору перед самым сеансом, так, чтобы он не успел пообщаться с Порфирием. Значит, договорились. — Она отвернулась к экрану монитора и, похоже, тут же забыла о моем существовании.

54. ПРОКОПИЙ

Ребенок, свободных от борьбы за существование, не вынуждаемый еще употреблять свои силы на приобретение средств жизни, может бескорыстно расходовать их на услуги всем, не признавая в этих услугах рабства или чего-либо унизительного…

Получив вожделенную передышку, я мог действовать не спеша. Машину я поставил поодаль от своего дома, занес в него почти пустую теперь спортивную сумку и убедился, что за последние сутки навещать меня никто не пытался. Дома не было ничего съестного, и я отправился поискать подходящее кафе или пиццерию. Я лениво слонялся по улицам, получая удовольствие от теплого майского дня, от солнца и голубизны неба, и с удивлением понял, как давно не гулял по улице просто так, без специальной цели, а не только чтобы убедиться в отсутствии слежки. В пустом кафе меня обслуживали очень медленно, и в другое время это могло бы вызвать раздражение, а сейчас понравилось. Вернувшись домой, я бездумно валялся на кровати — читать все равно было нечего, а потом, хотя и с неохотой, возобновил деятельность. Сжег на кухне, в тазу, все бумаги, имевшие отношение к «Извращенному действию», да других у меня и не было, и пепел препроводил в унитаз. Переломил по нескольку раз каждую дискету, раздробил магнитофонные и видеокассеты и все это загрузил в две полиэтиленовые сумки. Дело шло к шести вечера, и, покинув квартиру, я брел куда глаза глядят, пока не наткнулся на мусоросборочную машину, совершавшую вечерний объезд кварталов. Я затесался в стайку домохозяек и пенсионеров с ведрами и, опустив материальные остатки завершенной операции в ржавую бочку, пронаблюдал, как они в этой бочке сначала поплыли ввысь, а затем вместе с другими отбросами ухнули в вонючее чрево мусорного контейнера. Теперь хотелось прежде всего вымыть руки, и я направился прямо к Валентине, впрочем найдя в себе силы сделать несколько страховочных петель через проходные дворы.

Она встретила меня, как в деревне встречают мужика, вернувшегося с покоса. Когда я пошел умываться, она не ограничилась указанием, с какого крючка взять полотенце, а держала его передо мной на раскрытых ладонях. Потом усадила за стол и стала кормить, подливая в рюмку водку и следя, чтобы я ел как следует.

После чая пришла пора кормить детей, и их аппетиту можно было позавидовать. Для меня же в это время был включен телевизор, и я смотрел на экран вполглаза, чтобы не пропустить криминальную хронику — там в любой момент могло появиться что-нибудь имеющее ко мне прямое отношение.

Отметив, что я выгляжу утомленным, она рано отвела меня спать, а сама занялась хозяйством и еще раз покормила детей перед тем, как прийти ко мне. Помня ее превентивную угрозу незадолго до родов, я ожидал от нее сексуальной свирепости, но она была просто ласкова и податлива.

На другой день мы ходили гулять с детьми, и было очень спокойно. После обеда Валентина ушла в ванную стирать пеленки, из спальни доносилось посапывание малышей, а я сидел с сигаретой в зубах на кухне и дивился внезапно наставшему в жизни покою. Вот такая мирная жизнь, то, что я раньше считал уделом травоядной посредственности и наказанием скукой, сделалась вдруг соблазнительной приманкой. А, собственно, почему бы и нет? Деньгами я обеспечен надолго, нужды терпеть мы ни в чем не будем. Что мешает чихнуть и на сыскное агентство, и на ученых безумцев? Не ходить туда больше, и все… Нужно, конечно, от ученых получить заверение, что я все обязательства выполнил, но ведь это можно и по телефону…

Закройся, Прокопий. Глупость, конечно, дар Божий, но нельзя же им злоупотреблять. Неужели ты думаешь, сюда никто не дотянется? Спокойную жизнь заработать не просто. И помни, что Пальцем владею я.

Да, да, все верно, я понимаю… И все-таки казалось, что от рекомбинации и трансфер-камер, от сеансов посвящения и говорящих покойников меня отделяют не десяток километров, по расстоянию, и не сутки, по времени, а континенты и века.

В любом случае, исходя из своих представлений о действии гигантских разрушительных механизмов, которые должны привести в движение послание от имени уже умершей женщины, я считал, что ближайшая неделя не принесет беспокойных событий.

Но жизнь рассудила иначе. Через два дня в вечернем обзоре городских происшествий местное телевидение показало мужчину и женщину, совсем молодых, погибших от передозировки наркотика, и в мужчине я узнал человека, носившего у нас прозвище Бугай.

Опять стало ничего не понятно. Если это что-то вроде ФСБ, то им нужно не закапывать, а раскапывать, а если Порфирий, то он должен был бы начать с меня… И тут мне вспомнилась Васина ухмылка, такая странная, когда он увозил принтер Кобылы… Неужто он? Больше ведь некому… Ничего себе, самодеятельность. Если это Вася, он попросту безумен. Да разве можно так — всех подряд… Уж одно то, что лицом похож на Сергея Есенина, обязывает к какой-то человечности. Ай да Вася, простая душа… к девчонку не пожалел… Что же, однако, выходит — дальше моя очередь?.. Боже, ведь есть еще Фима, беспомощный близорукий Фима, которого убить проще, чем игрушку отнять у ребенка. Стало быть, нужно ехать к нему — вот и закончились мои каникулы.

Стоять, Прокопий. Действовать надо, но, извини, с умом. И Палец все еще у меня.

55. ДОКТОР

В том и состоит унижение, что не закон человечности человек распространяет на животных, а себе усвояет животный закон борьбы.

— Все в порядке, — сказал я Рыжей, скосившей глаза на мой пистолет, когда я проверял обойму. — Приключениям скоро конец, будем жить тихо.

— Хорошо бы, — спокойно кивнув, она поцеловала меня так тщательно, словно от этого действия зависели все дальнейшие успехи, — когда ждать?

— Сегодня… завтра… как выйдет.

В квартире, где содержался Фима, было вроде бы тихо. Прижав ухо к двери, я услышал голос футбольного комментатора и рев стадионной толпы. Это хорошо: значит, жизнь здесь пока мирная.

Тем не менее, вставляя левой рукой ключ в замок, правой я переложил пистолет в карман пиджака и, очутившись в темной прихожей, не спешил входить в ярко освещенную комнату, а сперва как следует огляделся. Фима сидел за столом, бессмысленно уставившись вдаль, а Горилла Порфирия пялился в телевизор, держа на коленях помповое ружье — очень уж им нравилось это оружие.

— Собирайся, — бросил я Фиме рассеянно-деловитым тоном, — есть работенка на выезд.

— Я не могу. Он не позволит. — Фима загнанно показал глазами на Гориллу.

— Нельзя, — флегматично подтвердил мордоворот, не отвлекаясь от телевизора.

— Вы что, совсем одурели? — Я постарался поестественней возмутиться. — Здесь пока еще я начальник.

— У меня есть свое начальство, — угрюмо проворчал парень, чувствуя, что назревает конфликт и предвидя ненужные хлопоты.

— Чепуха, — отрезал я безапелляционно, — собирайся, Фима.

— Я же сказал, нельзя, — понемногу начал заводиться охранник.

— Давай не копайся, Фима.

Фима сделал нерешительное движение к стенному шкафу, а Горилла встал и направил ружье в мою сторону.

Может быть, в рукопашной разборке он бы меня и сделал, и даже наверное, но с огнестрельным оружием я управлялся быстрее. Он не успел и затвор передернуть, когда ствол моего пистолета уже смотрел ему в переносицу.