По закону перелетных птиц - Светлана Нергина

А тогда, на первых порах, любое неосторожное движение, лишнее слово, резкий взгляд – и рана уже такая, что зарубцуется только через год-другой, и хорошо, если вообще зарубцуется… Потому что души – это материя тонкая и нежная, тут вам не гуашь, которую можно несколько раз по одному и тому же месту перекрашивать – главное дождаться, чтобы полностью высохла, и слой слишком толстый не класть – трещинами пойдет.

Лойнна решительно тряхнула волосами, отгоняя дурную злость на ни в чем не повинного Всадника. Ну откуда ему знать, как это – день за днем методично и монотонно, изматываясь до полусмерти, вытаскивать из бездны глухого отчаяния изломанное войной или слишком близко увиденной, незаслуженной, бессмысленно жестокой смертью сознание?

Найон поглядывал на нее с опаской, виновато пряча глаза. Безумно хотел продолжить беседу, воспользовавшись расслабленным состоянием ведьмы, но боялся получить от ворот поворот.

– А вы не скучаете по нему?

– По Церхаду? – удивилась Лойнна. – Мы с ним расстались шесть часов назад!

– Да нет, не по домну Церхаду, – вымученно улыбнулся Найон. – По городу. По Гонеро.

Лойнна помолчала, бездумно теребя серебряную подвеску: кошка, грациозным вывертом уцепившаяся передней левой лапой за цепочку, вьющуюся вокруг шеи.

– Скучаю. Но мы там бываем. В отпуске.

– Тю… Так это же ничтожно мало в сравнении со всем остальным… – присвистнул Всадник. – А люди-то врут: тяга к родным местам, ностальгия! Значит, неправда?

Ведьма смерила его бесконечно усталым, мученическим взглядом: «О боги, ну за что мне еще и это?!»

– Знаешь, Найон, сказать наверняка могу только одно: если человек хочет, чтобы у него были проблемы, они у него будут!

– То есть? – Голова после почти двух бутылок здорово потяжелела и воспринимать сложные переходы мысли была не способна. Зато жутко хотелось в кустики, но было неудобно прерывать только-только снова наладившуюся беседу по столь прозаичной причине.

– То есть я люблю Гонеро. Люблю больше, чем любой другой город и землю. Хотя он далеко не самый красивый, ухоженный и знаменитый. Я не влюблялась в него с первого взгляда, как часто пишут в романтичных отзывах о поездках, но впитала в себя его весь, от шпиля Троицкого собора до плотно насаженных в ряд яблонь, исправно выбеливающих парки по весне. Впитала так же просто, естественно и неосознанно, как материнское молоко, как ощущение красоты, как терпкий воздух пожелтевших к празднику урожая полей.

– И не страдаете при этом ностальгией? – удивленно приподнял брови Найон.

– Нет. Потому что страдает только тот, кто не может дать себе отчет в том, что родной город никуда не денется в его восприятии, и разрешить себе – да-да, именно разрешить, в этом обычно все и дело! – увидеть прелести другого уголка земли. Признать Митьессу красивой – не значит предать Гонеро. И как только в голове щелкает этот затвор, жить становится куда легче, а фраза «страдать ностальгией» кажется смешной. По Гонеро я могу тосковать, скучать, но страдание-то тут при чем?!

«Ни черта не понял, но мне уже слишком долго это объясняют, чтобы и дальше признаваться в своей тупости», – отразилось на лице с умным видом кивающего Найона.

Лойнна тихонько усмехнулась и блаженно прикрыла глаза, симулируя полный упадок сил. Всадник, убедившись, что ведьма провалилась в сон мгновенно и беззвучно, выждал еще несколько минут и, решившись, радостной трусцой умчался в кусты. Бежать пришлось далеко: поблизости росли только сосны, а их ствол – сомнительное прикрытие для столь интимного процесса.

Лойнна, дождавшись, пока стихнет деловитый треск раздвигаемых ветвей, беззвучно поднялась, побултыхала остатками вина в бутылке, брошенной возле соседнего лежака, и, опасливо оглянувшись, сыпанула туда щепоть сероватого порошка из мешочка у пояса. Тот зашипел, соприкоснувшись с жидкостью, но почти мгновенно растворился, не оставив ни запаха, ни вкуса…

…Вернувшийся через несколько минут (и куда более довольный жизнью) Найон застал ведьму в той же позе, со смеженными веками. Тонкие длинные ресницы бросали кружевную тень на смуглую кожу.

– Опа! – Найон обрадованно удивился все еще наличествующей в бутылке жидкости и недолго думая опустошил ее до дна одним глотком. Впрочем, он уже почти протрезвел за время прогулочки, так что особого действия вино не оказало, глухо прокатившись горячей струйкой по пищеводу.

Найон подбросил в снова потухающее пламя еще охапку хвороста, полюбовался, как огонь мягко обнимает ветки со всех сторон, изредка выплевывая снопы хвостатых искр.

И все равно ведь на целую ночь не хватит, а эта… великая и могучая чародейка… уснула прямо как сидела, в одной тонкой кожаной куртке, бросив плащ рядом на лежак. Это ему, воину, не привыкать поутру просыпаться с отмороженным боком, с руганью его растирать и как ни в чем не бывало топать дальше. Вот подцепит воспаление легких или почек – будет знать. Хотя… знать будут оба: черноглазый колдун едва ли станет разбираться, кто там о чем не подумал и кто за кем не доследил…

Найон с кряхтением поднялся и неловко, боясь разбудить, накрыл даже не шевельнувшуюся ведьму плащом. Отошел, упал на свой лежак и, накрывшись с головой, мгновенно провалился в сон.

«Какая забота!» – оценила тонко улыбнувшаяся в мыслях Лойнна.

«Черт, и почему я только не умер вчера?» – мысленно простонал наутро Найон, с трудом приподнимаясь на локтях. Голова не просто болела – огненные круги словно непрерывно бились о стенки черепа, как волны от брошенного камня. Вот только успокаиваться что-то не собирались. Во рту – пустыня Айдерна, желудок вяло бунтует против такого обращения и требует нормальной горячей пищи.

– Доброе утро, боец! – шутливо приветствовала его уже стоящая на ногах, умытая, причесанная и вообще на диво собранная Лойнна. Над заботливо сложенным шалашиком костром шипел плюющийся каплями стекающей по бокам воды котелок, а ведьма деловито упаковывала в сумку свернутое компактным рулоном шерстяное покрывало.

– Доброе, – с трудом просипел в ответ Найон, силясь встать на ноги с первого раза. Нет, с первого не вышло, пришлось делать вид, что уронил что-то на землю и нагнулся поднять. Актер из него никудышный, но ведьма вежливо «не заметила» его состояния, только вскользь бросив:

– Ручей слева, шагах в двадцати. Я там полотенце на сосновой ветке оставила, заберешь, когда будешь возвращаться.

– Ага, спасибо, – с трудом выдавил Найон и удалился в указанном направлении.

Вернулся он через четверть часа, значительно посвежевший и здорово озадаченный. Прошедший вечер намертво выветрился из памяти. Он не помнил ничего: ни того, как он, собственно, напился, ни ее реакции на это, ни одного слова из долгого и весьма увлекательного – это ощущение сохранилось – разговора.