Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота") - Михаил Петров

— Ишь ты!.. — восхищались мужеству русской армии темниковцы. — Не на того напоролся Бонапарт паршивый. Подожди, еще не то ему будет. Крышка глухая ему будет.

— А Бородино это где? — допытывались любопытные. — Далеко от Москвы?

— Не, близко.

— Как же так? Ежели близко, Бонапарт-то этот паршивый может и в Москву зайти.

— Не зайдет, Кутузов не пустит, — уверяли участники Бородинского сражения. — Кутузов ему от ворот поворот покажет.

— Дай, Господь, Кутузову этому силы да счастье ратное! — крестились темниковцы и, успокоенные заверением, что Москву французам не отдадут, расходились.

Очевидцы Бородинского сражения верили в силу русской армии, не сомневались, что она отстоит первопрестольную столицу. Но откуда им было знать, как развернутся события после кровопролитного сражения и какое примет решение после сего сражения Кутузов. Вышло не так, как они говорили. Уже через несколько дней пришло сообщение о вступлении французов в Москву. И сразу приуныл народ. Другие пошли разговоры. Ведь от Москвы до Темникова было всего-то четыреста верст с небольшим. Война совсем близко придвинулась. Завздыхали кругом: "Что-то теперь будет?.."

О сдаче французам Москвы Ушаков узнал от своих дворовых, а те от кого-то из городских слышали. Хотя моросил холодный дождь, он не удержался и поехал в Темников сам. Он желал удостовериться в правдивости сообщения, узнать, как на самом деле все произошло и каково в настоящее время положение в армии.

В Темникове Ушакову повезло. На улице он случайно встретил городничего, а тот оказался в курсе событий.

— Ах, Федор Федорович! — убивался городничий. — Какое несчастье! И кто бы мог подумать, что Москву оставим? Какое несчастье! Вы-то давно об этом узнали?

Ушаков сказал, что о сдаче Москвы узнал только сегодня и хотел бы узнать некоторые подробности.

— Что с нашей армией?

— Армия, слава Богу, цела, — отвечал городничий. — После Бородина сражения другого не было. Фельдмаршал Кутузов, по сведениям, остановился с армией у Калужской дороги.

— Ежели так, — помедлив, сказал Ушаков, — тревожиться особенно не следует. Потеря Москвы еще не потеря России. Главное, цела армия, и пока Наполеону не удастся ее разбить, он не может торжествовать победу.

— Слава те, Господи!.. — перекрестился городничий. — Вы мне, Федор Федорович, можно сказать, жизнь вернули. Я-то уж всякое думал, думал, конец нам, быть нам под сапогом у Бонапарта…

Разговаривая, они вошли в городническое управление. В коридоре было холодно и сумрачно. К стенам жались какие-то люди, очевидно просители. У самых дверей на узкой скамейке, привалившись друг к другу, дремали два обритых молодых крестьянина. Почти вплотную к ним стоял забрызганный грязью прапорщик и с унылым видом грыз себе ногти. Увидев городничего, прапорщик обрадовался и подошел к нему.

— Ну, чего тебе? — сердито повернулся к нему городничий, оставив на время Ушакова. — Сказано было: здесь тебе не лазарет. Для чего сюда привел? А вдруг в них зараза какая?

— Куда же мне их? Не под дождем же оставлять. А идти дальше они не могут. Под крышу их надо, в тепло.

— А где мне крышу для них взять? В обывательских домах и так уже на постоях полно, не берут больше. Вот, — стал жаловаться он Ушакову, — ополченцев пропасть — идут и идут, для больных крыш требуют. А где мне столько взять? Обыватель дарма больного не пустит. Зачем ему больной?

— Госпиталь открыть надо, — сказал Ушаков убежденно.

— Госпиталь? Оно бы, конечно, не худо… А где помещение? Где деньги, чтобы кормить да лечить? У меня на это денег нет, а казна не даст.

"Да, казна не даст, — мысленно согласился с ним Ушаков. — А госпиталь все же нужен. Нельзя же так, чтобы люди страдали…"

Он подошел к сидевшим на скамейке. Это были те самые больные, о которых шла речь. Спросил:

— Откуда родом?

— Из Пензенской губернии они, — ответил за крестьян-ополченцев городничий. — Смею доложить вам, отъявленные разбойники, смутьяны. Им каторга нужна, а не госпиталь.

Ушаков подождал, когда городничий кончит, и снова обратился к больным. Спросил одного:

— Как тебя зовут?

— Егором, батюшка, — ответил тот и тотчас закашлялся.

— А тебя? — спросил Ушаков другого.

— Иваном, кормилец наш.

— Ну вот что, дети мои, — решил Ушаков, — ко мне поедете. Не возражаете? — круто повернулся он к прапорщику.

— Как можно-с, очень даже рад, — вытянулся перед ним тот, по каким-то признакам угадав, что имеет дело с непростым человеком. — Только расписочку надобно…

— Что до расписки, то обращайтесь к городничему. Выздоровят, я людей ваших ему привезу, а он уж пусть сам решит, в какую партию их пристроить.

— Расписку я дам, — согласился городничий.

Ушаков попросил прапорщика проводить больных до тележки, что стоит у подъезда, да позаботиться укрыть их чем-нибудь от дождя. Офицеру эта просьба не понравилась.

— Проводить можно. А чем укрыть прикажете? У них, кроме холщовых котомок, ничего больше нет.

— Скажите кучеру, чтобы плащом моим укрыл, — сердито прервал его Ушаков.

Когда прапорщик и его люди вышли из помещения, городничий сказал ему осуждающе:

— Напрасно вы так, Федор Федорович! Зачем вам все это? Уж коли так хотите, устрою я этих несчастных у обывателей темниковских. А вам-то они зачем?

Ушаков посмотрел на него пристально и, не ответив, направился к выходу.

На улице заметно посветлело. Моросивший с утра дождь перестал. Ушакова это обрадовало: дождя нет, значит, не так будет боязно за больных… Те сидели уже на тележке рядом с кучером. От барского плаща они отказались. Вместо плаща кучер дал им лошадиную попону, чем они и прикрылись от ветра.

— Удобно вам так-то?

— Благодарствуем, батюшка наш, гоже сидим.

Пока ехали городом, они не произносили больше ни слова, но за околицей осмелели:

— А что, батюшка наш, правду ли бают, будто Москву бусурманам отдали.

— Правду, дети мои.

— Может, мы теперь и на войну не понадобимся? Бают, государь наш мира у француза запросил.

— Не знаю, дети мои, — сказал Ушаков, а про себя подумал: "Зачем государю мира просить? Просить надо не ему, а Наполеону: хотя и занял Москву, положение его плохо".

О военной обстановке, сложившейся после вступления французов в Москву, Ушаков думал всю дорогу, до самой Алексеевки. По-всякому прикидывал, и каждый раз выходило, что верх должен быть за русскими. Кутузов правильно сделал, что после Бородина не полез у ворот Москвы в новую драку. Исход войны был уже предрешен. После Бородина главным вершителем военной брани — кто кого? — стало время, а время уже давно приняло сторону русских.

В противоборстве противников в силу одного какого-нибудь просчета порою складывается такое положение, изменить которое стороне, допустившей просчет, уже невозможно. Именно такое положение сложилось в этой войне. Будь Наполеон в десять раз умнее и талантливее, он все равно уже не смог бы изменить исход борьбы. Чтобы победить Россию, ему нужно было генеральное сражение на ее границе. Тогда, имея огромное превосходство, он просто бы смял русскую армию и стал бы полным хозяином положения. Но, не сделав этого, он пустился в сомнительную погоню и растерял свое превосходство. Бородинское сражение все ему сказало. Хотя он и вышел из этого сражения с каким-то перевесом, этот перевес был настолько ничтожен, что не оставлял ему никаких надежд на победу в новом сражении с армией, которая была у себя дома и поэтому могла быстро пополнять свои силы.

"Прав был фельдмаршал Румянцев, когда говорил, что для победоносного завершения войны важны не захват территорий, не овладение крепостями, а уничтожение живой силы противника, — думал Ушаков. — Кутузов поступает дальновидно, что следует этой же стратегии".

Приехав домой, Ушаков приказал Федору освободить для больных на первом этаже комнату, поставить койки, да и вообще сделать все, чтобы им было удобно.

— Да накормить не забудь, — напомнил он.

— Накормить — накормим, хлеб найдется, — промолвил без воодушевления Федор, которому не очень нравилась затея барина с поселением посторонних людей, неведомо чем больных.

— И еще: пошли кучера за уездным лекарем. Приедет — скажешь. Я буду у себя, полежу немного.

— Хоть бы чаю выпил с дороги, — хмуро посоветовал Федор.

Ушаков распорядился, чтобы чай принесли ему в опочивальню. Он чувствовал себя усталым и не хотел оставаться в столовой, где происходил их разговор с Федором.

В опочивальне было тепло и уютно. После горячего чая с липовым цветом по телу разлилась приятная истома. Ушаков лег в постель. Его удивляла быстрая усталость. Казалось бы, и поездка недолгая, а вот надо же… Притомился. А впрочем, стоит ли удивляться? Скоро за седьмой десяток перевалит. Возраст! "Хоть бы успеть записки свои закончить!" Ушаков покосился на железный сундучок, где хранилась его рукопись, и вздохнул горестно: нелегко доставалась ему писательская работа.