Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Домой Таня явилась утром; Викентию в тот день надо было ехать в дальнюю деревню к умирающему. Поговорить им не удалось, беседу они отложили на вечер.

Как только отец уехал, Таня пошла в школу. После поцелуев и объятий Таня сказала Ольге Михайловне, что с побегом Флегонта все налаживается как нельзя лучше, нужны только деньги.

— Не знаю, что мне делать. Надо сдавать выпускные экзамены, получить диплом, но разве меня отпустят в Петербург?

— Отец Викентий похлопочет — отпустят.

— Ну, кто тут есть, с кем дружить?

Ольга Михайловна рассказала об ухаживаниях Улусова и Николая.

— И этот тоже? — рассмеялась Таня. — Вот неугомонный! А лавочник?

— О, он ко мне благоволит!

— Скажите!.. А с моим отцом ты дружишь?

— Иногда он бывает у меня, — уклончиво ответила Ольга Михайловна.

— Ну ладно, как ты-то здесь живешь? Не ругаешь меня за то, что перебралась сюда?

— Нет, почему же мне тебя ругать? Напротив! Работы здесь просто тьма, голова кругом идет.

— Да, — с грустью сказала Таня. — Тьма кругом… А как же твоя мечта о новой школе?

— Представь, некоторых стариков уже уговорила.

— Ты попроси папу, он поможет.

— Стоит ли? — Ольга Михайловна поморщилась: она чувствовала себя неудобно, когда Таня заговаривала об отце.

— Я тебе говорю — попроси. Раз говорю — значит, знаю: дело верное.

— Почему же ты так в этом уверена?

— Он тебе ни в чем не откажет.

— Какие глупости ты говоришь, Татьяна!

— Разве я сказала какую-нибудь глупость? — Таня внимательно посмотрела на подругу. «Что-то между ними есть! — подумала она. — И отец так поспешно отвел мои расспросы о ней».

— Да, сказала глупость, — сердито ответила Ольга Михайловна. — Я понимаю, не ребенок же я.

— Тем хуже для тебя.

— Что-о?..

— Прости, я ошиблась: тем лучше для него.

— Бог знает, что ты говоришь, Таня. Перестань!

— Знаешь, я не узнала свой дом. Какой-то он стал мрачный, холодный… Хоть бы ты его немного согрела, право! Отец просить тебя об этом не будет, а ты сама заходи, ну, например, чтобы поиграть на фисгармонии, ты же любишь. Я ему скажу, хорошо? Просто для того, чтобы дом не был таким пустым. Ну, что тебе стоит?

— Ладно.

— Нет, не «ладно», а просто…

— Хорошо.

— Ты милая, и ты настоящий друг! — Таня поцеловала Ольгу Михайловну.

В тот же вечер Таня заговорила с отцом о Флегонте. Побег надо устроить во что бы то ни стало. Она была поражена, когда отец немедленно согласился дать денег; он лишь осведомился, куда после побега отправится Флегонт. Таня сказала, что, вероятнее всего, он уедет за границу. Слова Тани оказали магическое действие: Викентий занялся делом сам.

Поздним вечером он принес Тане деньги.

Покончив с этим делом, Таня исподволь принялась уговаривать отца помочь ей поехать в Питер, сдать выпускные экзамены и начать практику в Двориках. Викентий только этого и ждал.

Он съездил к Улусову, попросил разрешить Тане поездку в Петербург, указал причину, особо напирая на то обстоятельство, что работа будет лучшим лекарством против увлечения радикальными идеями.

Улусову в высшей степени польстил смиренный тон священника, да и побудительные причины просьбы казались ему достаточно вескими. Он снесся с начальством; разрешение было дано.

Таня уже сдала выпускные экзамены и готовилась ехать домой, когда получила известие от Флегонта, что он бежал и по пути в Псков, куда его направлял Ленин, непременно хочет быть в Двориках.

«С ума сошел!» — мысленно обругала его Таня. Впрочем, поразмыслив, она решила, что если охранка будет искать Флегонта, то уж никак не в родном селе.

Вернувшись в Дворики, она позвала Листрата, Сергея Сторожева и рассказала им о приезде Флегонта. Листрат подал мысль выкопать для Флегонта землянку в кургане у Лебяжьего озера.

Таня осмотрела место и осталась довольна. Главное затруднение состояло в том, чтобы никто не заметил возни у кургана.

Листрат предложил привлечь к делу пастуха, доказывая, что Илюха Чоба будет незаменимым помощником и охранителем кургана — тут он проводил со стадом весь день.

Решили, что если Флегонт явится раньше, чем будет готова землянка, приспособить ему под жилье кладбищенскую сторожку: в ней никто, кроме Луки Лукича, не жил. Теперь не было и этого жильца: Лука Лукич получил извещение о слушании дела в сенате и уехал в Питер.

Глава тринадцатая

Как-то поздним вечером Листрат сидел на кладбище, поджидая Сергея, который должен был сообщить о переговорах с Чобой. Было по-весеннему тихо в полях вокруг, молчало село.

Сергей приплелся унылый: Чоба, занятый думами об Аленке, ничего не желает слушать.

— Черт бы его побрал! — со злостью сказал Сергей. — А если позвать на помощь Петра?

— Ну, нет! С Петром Иванычем я ни в одном деле не участник.

— Умный ты парень, Листрат, а того не понимаешь — Петру тоже не сладко живется.

— Петька одно дело знает: как бы понахапать себе землицы да все село на нее согнать, — отозвался Листрат.

— Ну и пусть хоть тысячу десятин захапает. Тебе жалко?

— Да, жалко!

— Может быть, обойдемся без Чобы?

— Без Чобы нельзя. Балда он, право! — в сердцах добавил Листрат. — Слушай, а что, ежели Чобу соблазнить кладом? Мы, мол, клад решили искать, тебя в артель принимаем, а? Попробуй!

— Ладно.

На краю села Сергей распрощался с Листратом.

Листрат разыскал Чобу и целый час уговаривал его начать поиски клада и Книги Печатной.

Чоба куда-то спешил, сказал, что подумает.

Листрат снова пошел к кладбищу.

…На колокольне пробило одиннадцать глухих ударов. Листрат, притаившийся за могильным холмом, услышал невдалеке осторожный шепот:

— Аленка, где ты?

Листрат рассмеялся.

— Тут, — сказал он басом.

— Кого это носит по кладбищу в такую пору? — раздался голос Сергея.

— Меня носит, — отозвался Листрат. — А тебя кто носит?

Сергей вылез из кустов.

— А!.. Ты! — сказал он недовольно. — Чего тебе тут надо?

— Того же, чего и тебе, — язвительно ответил Листрат.

— Ну и уходи!

— Сам уходи.

— А я на Аленку хочу поглядеть.

— Заведи свою кралю и гляди на нее.

— Стой, не шуми, еще один ползет…

— Эй, Аленка, ты где? — спросил кто-то во тьме.

— Тут! — опять басом проговорил Листрат.

Перед ними появился Чоба.

— Ты зачем сюда? Вот куда ты спешил.

— Телку ищу, телка от стада отбилась, — оробев, ответил Чоба.

— У него телки к покойникам в гости ходят. Ай да телки! Как телку-то зовут, я не расслышал? Аленкой, что ли? — допрашивал пастуха Листрат.

— Ну, Аленка, а вам-то что? — Чоба начинал сердиться.

— Ничего. Она и мне велела сюда прийти.

— Будя? — усомнился Чоба.

— Вот тебе и «будя»! Давай уж вместе ждать. Садись, пастух, садись, Сергей. Закурим, раз такое дело.

— А тебе, Сергей, она тоже свидание назначила? — спросил Чоба.

— «Я, — говорит, — всю жизнь страдала по тебе, Сереженька».

— Вот так да!.. — Чоба помрачнел.

— Женихи, вы тут? — раздался женский голос.

— Тут, тут, выходи! — откликнулся Чоба.

Затрещали ветви сиреневых кустов, и к могильному холму, на котором сидели «женихи», подошла Аленка.

— А где же еще один?

— И я тут! — Из кустов вышел лавочников Николай.

Все рассмеялись.

— Ты чего это над нами шутки шутишь? — строго спросил Листрат Аленку.

— Я? Над вами? Да ни в жизнь! Это вы меня уговаривали: приходи на погост да приходи. Я и пришла. Ну, чего вам надо? Ты чего молчишь, Илюха? Вам чего от меня надобно, господин лавочников сын? Вот вас папенька вздрючит, ежели узнает, зачем вы на погост шляетесь.

— Ну, ну! Что ты взъелась? — уныло проговорил Николай; ему не везло ни среди городских, ни среди деревенских девушек. — Ничего мне от тебя не надо, просто жалею тебя, сироту.

— Больно ты жалостлив на бабье мясо, — зло вставил Листрат.

— И не ходи за мной, и не пяль на меня глаза, слышишь, лавочник, — сурово сказала Аленка. — Не нужна мне твоя жалость.

— А напрасно ты его, Аленка, гонишь, — насмешливо проговорил Листрат. — Будешь ты у него ходить в шелках-бархатах, сундук тебе добром набьет, калоши купит, каждым куском попрекать будет: ешь, мол, да чувствуй мое снисхождение к дуре деревенской, гляди на меня, как на икону, я тебе благодетель, я тебя, сироту, взял из навоза в каменный дом.

— Замолчи, Листрат! — крикнул Николай. — Ну, что ты ко мне привязался?

— Ты помолчи, студент, я про тебя все знаю — за каждой юбкой бегаешь! Нет, Аленка, нам бог велел вместе жить. Ты — стряпуха, а я — батрак. Добра у нас много — в одном узелке уместится. Зато руки-ноги да голова на плечах. Уйдем мы с тобой осенью в Царицын, на завод поступим — вольней нас людей не будет.