Спутники Волкодава - Павел Молитвин

Девушка не очень поняла, к чему клонит Азерги, но нестерпимо презрительный тон его заставил без возражений осушить чашку. Уж лучше видеть сны, чем этого самовлюбленного, самоуверенного мага, который, что бы он там при этом ни говорил, отчаянно нуждался в ней. Многомудрый Зелхат любил говаривать, что окружающий мир предстает перед человеком, как правило, таким, каким тот желает его видеть. Но значит ли это, что если она постарается ощутить себя личностью, а не вещью, то и окружающие увидят в ней человека, а не предназначенную для их развлечения игрушку?

Приготовленное Азерги снадобье навеяло на девушку странные, удивительно правдоподобные и яркие сны. Сначала Ниилит снились Зелхат и раненый кабаном мятежник — один из немногих мужчин, которые ей нравились и соответствовали представлениям о мужчинах, ничем не напоминавших кишмя кишевших вокруг жадных, трусоватых и похотливых тварей. Потом ей привиделся крупный светлобородый воин, наматывавший на кулак ее волосы и явно намеревавшийся надругаться над ней. Локти ее были жестоко стянуты за спиной прочной веревкой, сапог насильника упирался в поясницу, заставляя беспомощно выгибаться обнаженное тело, но почему-то она чувствовала, что помощь близка и Богиня и на сей раз убережет свою избранницу.

И помощь в самом деле не заставила себя ждать. С треском вылетела сорванная с петель массивная дверь, и в зал по вытертым мономатанским коврам вбежал огромный серый пес. Беззвучно метнулся к светлобородому, оскалив белые клыки, и неожиданно превратился в высокого широкоплечего мужчину с перебитым носом и обветренным лицом, изуродованным шрамом, тянущимся от левого века до челюсти. В руках оборотня оказалось чудного вида копье с перекладиной у наконечника, и копье это он все так же молча метнул в светлобородого. Насильника отбросило к бревенчатой стене, и он взревел подобно смертельно раненному зверю, все еще не веря, не понимая, что отпущенные ему Богиней мгновения уже сочтены…

Это был странный сон. Четкий, жестокий и яркий. Он показался Ниилит более достоверным, чем поля и деревушки, мимо которых следовала процессия, возглавляемая Марием Лауром. Он напоминал какую-то давно забытую сказку, главная прелесть которой состояла в том, что было вроде бы и страшно, и заранее известно: все кончится хорошо. Сказку, где герой всегда появляется вовремя, спасенная дева оказывается добродетельной красавицей, и никаким сомнениям нет места. Хотя, надо признать, спаситель с переломанным носом вызывал скорее страх, нежели симпатию, и казался не менее ужасным, чем светлобородый.

Пытаясь припомнить черты лица оборотня, Ниилит не заметила, как вновь погрузилась в сон. Спаситель со сломанным носом и зловещим шрамом на этот раз выглядел не таким уж страшным. Несмотря на седину в волосах и лицо сорокалетнего воина, девушка каким-то образом догадалась, что лет ему никак не больше тридцати, а то и двадцати пяти, и не так он грозен, как кажется на первый взгляд. Выглядел он, правда, слишком крупным для тесной каморки, где, помимо самой Ниилит, находился еще златокудрый, очень красивый парень с зелеными глазами — аррант, надо думать, — и мужчина с лицом юноши и глазами и бородой мудреца. Из-за этого-то болезненно худого, со впалыми щеками человека сердце девушки и забилось часто-часто. Не видела она прежде таких темно-фиолетовых глаз, как будто в глубины души глядящих. А вот пальцы его, длинные, сильные и изящные, расправляющие что-то на непривычно высоком для Саккарема столе, были знакомыми — такие же точеные искусные пальцы были у Зелхата. И пепельные, ниже талии спускавшиеся волосы, и борода принадлежали, казалось, старику, и все же было в нем что-то юношеское и несгибаемое, заставившее Ниилит вспомнить раненного кабаном мятежника…

Этот, с темно-фиолетовыми глазами, в которых нет-нет да и вспыхивали теплые золотые искорки, был, видимо, великим умельцем. Распластав на выскобленном добела столе маленькое ушастое существо, напоминающее мохнатую летучую мышь, он расправил ему криво сросшееся перепончатое крыло и принялся протирать тряпицей, смоченной в какой-то пахучей жидкости. Причем самое любопытное, мышеподобному существу этому, похоже, нравились прикосновения лекаря. Спокойные, уверенные движения напоминали работу Зелхата, но если образ старого мудреца был тесно связан в сознании Ниилит с высокими травами и полевыми цветами, то от фиолетовоглазого веяло почему-то морскими просторами, и руки сами собой тянулись к мягким пепельным волосам… Не брат, не отец, не учитель, а вроде ближе нет и не было никого за всю жизнь… Странно, чужой мужчина, но чувствовалось в нем что-то и от Зелхата, и от того, раненого, что ножны свои в уплату за лечение оставил…

А потом человек с фиолетовыми глазами, утратив личину сребровласого мудреца, превратился в совсем молодого мужчину с чисто выбритым, ясным лицом. Только щеки остались по-прежнему запавшими, да худоба крепкого тела была какой-то неестественной. Но золотистые искорки в сохранивших свой диковинный цвет глазах сияли как и раньше, готовые разгореться, когда надумает человек весело и по-доброму рассмеяться. И руки целителя и умельца оглаживали теперь не перепончатокрылое существо, а голову огромного серого пса. О Богиня Милосердная! Да это же и не пес вовсе! Это же оборотень, спаситель ее! Поняв, кто перед ней, Ниилит, вместо того чтобы испугаться, нагнулась над псом и начала гладить его жесткую, серо-седую шерсть, с изумлением, но без страха чувствуя, как под ее узенькими горячими ладошками громадный свирепый волкодав утрачивает свой звериный облик. От ладоней ее, как и от рук помолодевшего мудреца, струился золотистый свет. Он обволакивал пса, не только возвращая ему человеческое тело, но и изгоняя из него темный клубок боли, чем-то напоминавший небольшого раскоряченного осьминога.

Две пары окруженных сиянием рук формировали боль осьминога, лепили, скатывали, как ком теста, не давая щупальцам присосаться, зацепиться за здоровые ткани тела, тянули и тащили на сумрачный свет дождливого дня. И в конце концов вытащили-таки, и растаял он, растопленный жарким сиянием рук человечьих, как масло на сковородке, и ушло сияние, а обласканный заботливыми, любящими прикосновениями волкодав окончательно обрел облик угрюмого, жестоко искусанного жизнью мужчины, который неловко поднялся с обветшалого крыльца и вслед за Ниилит переступил порог дома. И девушка с горечью и радостью поняла, что это ее дом. Ее не потому, что он принадлежит ей, а потому, что живут в нем дорогие ей люди. Поверить в это было трудно — не было у нее, кроме Зелхата, близких людей на этом жестком, как мельничные жернова, свете, не было и не могло быть дома, но вот ведь топится очаг — заступа от холодной сырости; гордый порученным ему делом мальчишка держит над огнем медный ковшик на длинной деревянной ручке. А в ковшике этом булькает составленное ею по рецепту Зелхата пахнущее медом и липовым цветом варево. И покряхтывает на лавке вечно хмурый старый сегван, называющий ее то «доченькой», то «чадом»…