Прекрасные авантюристки (новеллы) - Елена Арсеньева

«Благочестивый великий государь, царь Петр Алексеевич! — строчил секретарь под диктовку деловитой Анхен. — Многолетно здравствуй! Пожалуйста, не прогневайся, что об делах докучаю милости твоей. О чем, государь, я милости у тебя просила, и ты, государь, поволил приказать выписать из дворцовых сел волость мне; и человек твой, по твоему государеву указу, выписав, послал к тебе, государю, через почту; и о том твоего государева указа никак не учинено. Умилостивися, государь, царь Петр Алексеевич, для своего многолетнего здравия и для многолетнего здравия царевича Алексея Петровича, свой государев милостивый указ учини…» Для вящей убедительности Анхен собственноручно приписала: «Я прошу, мой милостивый государь и отец, не презри мою нижайшую просьбу, ради бога, пожалуй меня, твою покорную рабу до смерти. А. М.».

Все эти причитания и заклинания были не более как дань эпистолярной манере того времени и приличиям: и без того Петр с великой охотой исполнял все просьбы Анхен и осыпал ее подарками. Поскольку ей не давал покоя подарок, полученный в свое время сыном Лефорта, Петр подарил и ей свой портрет. Однако бриллиантов в оправе оказалось «всего» на тысячу рублей, а не на полторы (Анхен моментально отнесла портрет к ювелиру и потребовала оценить бриллианты), и прекрасная дама затаила новую обиду на своего венценосного любовника… И тут же выпросила у него несколько имений с разными угодьями и ежегодный пенсион, а также для нее был построен в Немецкой слободе новый дом, сущий дворец!

Пользуясь своим влиянием на царя, Анхен бралась устраивать у него самые разные протекции, а в оплату того, что замолвит перед государем словечко, принимала (правда, не в собственные руки, а через мать) немалые взятки в виде драгоценностей. Она вмешивалась даже в дела внешней торговли!

Вернулся из похода Петр — и все увидели, что разлука с «Монсихой» (иначе ее не называли в народе!) ему впрок не пошла. Первое, что он сделал в январе нового, 1700 года, это приказал вывесить на всех воротах Москвы строгие объявления: всем мало-мальски зажиточным людям предписывалось зимою ходить в венгерских кафтанах или шубах, летом же в немецком платье; мало того — отныне ни одна русская девица не смела явиться перед царем на публичных праздниках в русском платье…

«Батюшки-светы! — восклицали люди. — Вовсе онеметился!»

В этом видели прямое — и пагубное! — влияние «Монсихи». А ей было все мало. Анхен желала влиять на царя как можно сильнее. Ее прихотливый, в самом деле ловкий, быстрый, цепкий ум томился от скуки. Страшно хотелось измыслить какую-нибудь новую авантюру — вроде той, которую они некогда блистательно провернули с Алексашкой — ах нет, с Александром Даниловичем Меншиковым! — или потом — с незабвенным Лефортом… В конце концов Анхен не в шутку заинтересовалась политикой. В доме у нее часто бывали иностранные дипломаты: каждый спешил оказать внимание фаворитке государя. И вот в 1702 году на Кукуе появился новый, только что прибывший в Россию посланник саксонского курфюрста и короля польского Августа господин Кенигсек.

При виде его у Анхен затрепетало сердце: именно так в ее представлении должен выглядеть настоящий мужчина! Ни грана грубости — одно изящество, обходительность, галантность, а каков внешне! Тихий голос, мягкий взор, чудные манеры, одежда выше всех похвал, приятная полнота, выразительные глаза… Как ей надоели мужчины, которые все подряд выглядели и выражались, как пьяные мушкетеры! И царя меж ними можно отличить только по росту!

Великаны ей тоже надоели. А Кенигсек был ростом невелик…

Анхен моментально забыла о том, что хотела выспросить у Кенигсека про польско-саксонскую политику, и стала отчаянно с ним кокетничать. Какое-то время посол крепился, однако счел, что в интересах своего короля было бы очень не вредно соблазнить фаворитку русского государя. Конечно, действовать надобно весьма осторожно, чтобы тайное не стало явным. Однако это вполне возможно. Никому и в голову не придет, что Анхен способна на измену. Она, как жена Цезаря, была вне подозрений!

Легковерность русских какое-то время служила отличным прикрытием любовникам, а Кенигсек и Анхен оказались в одной постели довольно быстро. Обоих снедало нетерпение: ее — чувственное, его — политическое… Как мужчина Кенигсек ничего особенного из себя не представлял, вот разве что ласков был как теленок. Но Анхен, которой осточертел неутомимый, как полковой жеребец, и столь же нежный Петр, была в совершенном восторге от саксонца. И, стремясь доказать свою страсть, немедленно подарила любовнику собственный портрет в оправе из драгоценных каменьев. Портрет был писан по заказу Петра, обрамлен камнями на его деньги и готовился в подарок именно ему, однако в угаре страсти Анхен как-то позабыла об этом, словно о незначащей мелочи.

Под прикрытием вдовы Монс эта связь продолжалась в полной тайне от всех. Петр раз или два встречал Кенигсека в доме Анхен, однако ему и в голову не могло взбрести, что ее привлекает в саксонском посланнике нечто большее, чем возможность поболтать об обычаях иноземных дворов и новых фасонах платьев. В государевой постели Анхен искусно изображала прежнюю любовь, и на нее сыпались новые подарки, в числе которых было и село Дудино в Козельском уезде — 195 дворов со всеми угодьями!

Неведомо, сколько протянулась бы эта история, не отправься Кенигсек вместе с Петром на осаду Шлиссельбурга да не оступись, проходя по скользкому мостику над ручьем.

Гром грянул незамедлительно. Анхен, ее мать и сестрица Модеста Балк (русские гораздо чаще называли ее Матреною) — пособницы преступных любовников — были заперты в собственном доме и отданы под строгий надзор Федора Юрьевича Ромодановского, ведавшего всеми мастерами пыточных дел. Дамам было запрещено выходить даже в кирху, и в доме воцарилось глубочайшее уныние. Анхен осыпала Петра страстными, молящими письмами, однако вскоре стало известно, что письма те даже не велено передавать государю. Тогда Анхен пустилась на новую авантюру. С помощью матери, по отношению к которой строгости надзора были ослаблены, она стала общаться со знахарками и ворожейками. В доме появились гадальные тетради, рецепты приворотов, колдовства, списки чародейных перстней и всего такого прочего. Ради возвращения благосклонности Петра была задействована самая тяжелая артиллерия — колдовство.

В какой-нибудь просвещенной Франции или тем паче в истово-религиозной Испании красавица Анхен за такие дела живо угодила бы на костер, но Петр, до которого дошли обвинения, велел процесса над новоявленными колдуньями не начинать. Впрочем, потеря нового роскошного дворца, который отобрали у Монсов и отдали под анатомический театр, потеря усадеб и деревень и без того была тяжким ударом для Анхен. Драгоценности почти все были ей оставлены, кроме того самого портрета Петра, оправа которого показалась ей некогда столь дешевой…