OCOБAЯ ПАПКА «БАРБАРОССА» - Лев Безыменский

Следующим, кого я попросил высказать свое мнение по поводу концепции Хойзингера, был ныне покойный Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский. Он провел на фронтах войны все ее годы, пережил горечь поражений первых месяцев, был участником решающих переломных событий под Москвой. С его именем связаны блестящие победы советской стратегии под Сталинградом и на полях Белоруссии. Константин Константинович Рокоссовский заметил:

— По-моему, это совершенно несерьезная и несолидная постановка вопроса. Как можно говорить о продолжении наступления на Москву, когда, с одной стороны, тылы немецких войск были так растянуты, а с другой — на флангах ударной группировки была столь мощная советская группа войск?

Я спросил:

— Вы, кажется, были в то время под Смоленском? Маршал ответил:

— Да, я 12 июля 1941 года прибыл под Смоленск с Юго-Западного фронта и с тех пор находился на Западном направлении. Положение советских войск было очень сложным, пришлось практически создавать новые фронты. Сил не хватало. Тем не менее я считаю, что у немецких войск в то время не было реальных возможностей с ходу продолжать крупное наступление на Москву. Они должны были обязательно сделать паузу, которая и наступила в августе...

— Посмотрите на пример Ельнинского выступа, — продолжал Рокоссовский. — Здесь немцы проскочили очень далеко. Но они растянули свои коммуникации, и поэтому советским войскам, несмотря на исключительные трудности, удалось нанести здесь контрудар. Немцы были вынуждены отойти. Как же можно говорить о том, будто фон Бок мог в августе продолжать наступление на Москву? Нет, эта точка зрения несерьезна...

Третьим человеком, к которому я обратился со своим вопросом, был тоже покойный ныне Маршал Советского Союза Василий Данилович Соколовский, являвшийся осенью 1941 года начальником штаба Западного фронта. Василий Данилович отнесся к точке зрения Хойзингера иронически, ибо счел абсурдным предположение, будто всю войну можно было выиграть тем или иным сражением.

— Война против нас, — сказал маршал, — была с самого начал авантюрой, и тут не решало одно сражение.

Что же касается конкретной ситуации, сложившейся в августе 1941 года на Западном фронте, то В. Q. Соколовский напомнил, что Ставка создала Резервный фронт, который расположился сзади Западного.

— Немцы наткнулись бы на него, — заметил мой собеседник, — а он был в полном составе, не раздерганным...

Действительно, решение Ставки Верховного главнокомандования относится еще к 30 июня; в состав Резервного фронта вошли шесть армий, занявших ржевско-вяземскую линию обороны. Это была значительная сила.

Так выглядела ситуация на Западном фронте в августе 1941 года по мнению советской стороны. Но для того, чтобы убедиться в подлинном смысле концепции Хойзингера, надо заглянуть и на немецкую сторону: действительно ли могли войска фон Бока двинуться на Москву в августе? Конечно, нет! Группа армий «Центр» остановила свое движение 30 июля 1941 года, и эта пауза продолжалась — отнюдь не по доброй воле! — до 30 сентября. В конце июля советский Западный фронт провел контрудар под Ельней, и фон Бок сам просил паузы; Гудериан считал, что сможет продолжать наступление лишь 15го, Гот (3я танковая группа) — лишь 20 августа, Гальдер также подчеркивал необходимость задержатся[390].

Но куда следовало двинуться после паузы? Хойзингер метит своей концепцией в решение Гитлера повернуть силы фон Бока на юг. Известно, что это решение было предметом острых споров в ставке, ОКВ и ОКХ, причем ОКХ (с ним заодно были Бок и Гудериан) считало, что надо основной удар нанести на Москву. Гитлер же (с ним заодно были Йодль и Рундштедт) полагал, что надо повернуть на юг. Почему?

...Шел третий месяц войны, но, увы, события развивались не совсем так, как хотелось немецкому генералитету. Эти упрямые русские никак не хотели понять, что проиграли войну (напомню, что Гальдер именно так записал в своем дневнике 4 июля 1941 года)[391]. Более того, эти непонятные немецкому уму русские смогли на южном участке сохранить сплошной фронт, который неприятно нависал над флангом далеко прорвавшегося Бока.

Если вспоминать о событиях того времени не по Хойзингеру, а основываясь на фактах, то ситуация на южном фланге Бока беспокоила не только Гитлера, на которого сейчас всё сваливают. Тот же самый Гальдер, которого ныне объявляют «противником» решения Гитлера, записал в своем дневнике 8 июля: «Я вовсе не являюсь сторонником поспешного продвижения обеих танковых групп на восток». Он предложил повернуть Гудериана на юг, то есть предложил то же самое, что и фюрер. Об этом не без ехидства напомнил в своих воспоминаниях заместитель Йодля генерал Варлимонт[392]. А пресс-шеф Риббентропа Пауль Шмидт в своей книге «Операция «Барбаросса» писал еще более определенно: «Очень часто и охотно называют решение Гитлера не двигаться на Москву самым ошибочным решением восточной кампании. Нельзя доказать обратного, но я не думаю, что поворот на Киев явился причиной потери времени и последовавшей трагедии под Москвой. Объективное рассмотрение заставляет считать решение Гитлера обоснованным и разумным... Из-за различия темпов движения танков и пехоты немецкие войска распались на два эшелона... Это было большой слабостью... К тому же добавлялось, что фланги группы армий «Центр» оказались открытыми вследствие отставания групп армий «Север» и «Юг»...»[393].

Наконец, А. Филиппи и Ф. Хейм в своей работе «Поход против Советской России 1941 — 1945», считающейся «последним словом» западногерманской историографии, признают, что «обстоятельства были сильнее», чем «планирующая воля» ОКВ. «Учитывая силы обеих групп армий, было невозможно двигаться вперед, оставив на своем фланге между Днепром и Десной миллион русских солдат. Ход битвы дополнительно подтвердил правильность этого решения»[394].

Все разговоры о том, что якобы Гитлер без своего генералитета принял это решение и тем самым «упустил возможность» захватить Москву осенью 1941 года, разбиваются о свидетельства военных архивов. Так, 1 сентября 1941 года командование группы армий «Юг» направило Гитлеру доклад, в котором сигнализировало: «Только после уничтожения противника в Восточной Украине группа армий «Центр» будет иметь обеспеченный в оперативном отношении фланг для нанесения последнего, решающего удара... Нанести удар на Московском направлении раньше, чем на Украине, нельзя»[395]. А вот мнение генерала пехоты Блюментритта: «Очень скоро у командования 2-й танковой группы и 2-й армии сложилось мнение, что этот противник [войска Юго-Западного фронта. — Л. Б.] потребует большего внимания. Его нельзя было просто миновать». Далее Блюментритт подтверждает, что лишь после ликвидации киевской груп. пировки «можно было думать о цели, то есть о Москве»[396].

Итак, мы можем сопоставить все факты — а они говорят против Хойзингера, который хочет всю вину за крах «Барбароссы» свалить на одного Гитлера и даже на одну его операцию.

Почему же генерал Хойзингер все-таки выступил с легендой о «последнем шансе»? Мне представляется, что за этим скрывается отсутствие весомых аргументов у апологетов милитаризма. Немецкий генералитет не в первый раз начинал свои войны в слепой вере, что вот-вот еще одна битва — и вся кампания будет выиграна. Под таким лозунгом, кстати, шла знаменитая битва первой мировой войны на Марне, во время которой немецкое командование считало, что достаточно будет «еще одного батальона», и Франции будет разгромлена. Как известно, в марненскую мясорубку были брошены многие тысячи немцев, но тем не менее война была проиграна.

Уже перед второй мировой войной военные теоретики почти единодушно считали, что миновало время, когда можно было одной битвой выиграть всю кампанию. Характер войн изменился вместе с характером общества. Изменилась глубина тыла, увеличился объем людских масс, втягиваемых в войны. Наконец, когда речь шла о нападении на социалистическое государство, можно было наверняка предположить, что это новое общество будет защищаться не на жизнь, а на смерть. Но германский генералитет был глух к урокам, преподносимым всем ходам истории, не способен был подняться над собственными заблуждениями.

Тени прошлого не хотят добровольно уходить туда, где им определено место. Так, Эдвин Двингер, который 4 августа 1941 года так и не попал в Москву, имел гораздо больший успех у американских оккупационных властей. В своей книге «12 разговоров», которую я цитировал выше, Двингер вспоминает, что после краха нацизма он немедленно и не без успеха установил контакт с разведчиками американской армии, в частности с начальникам разведки при генерале Паттоне полковникам Снайдером и капитаном Рэйбером. Американцы не только внимательно слушали рассуждения эсэсовца Двингера, но и поручили ему составление ряда меморандумов по поводу возможных направлений американской оккупационной политики в Германии и — более того! — по поводу будущей американской политики в отношении Советского Союза. Так, мистер Рэйбер, ознакомившийся с концепциями Двингера, сказал ему: