Мои воспоминания - Илья Толстой

   За последние годы порубки ясенских крестьян в лесу стали сильно увеличиваться.

   Объездчик поймает порубщиков и приведет их в усадьбу. Софья Андреевна грозит им судом. Тогда они идут к Льву Николаевичу и просят его о заступничестве.

   Бывали даже случаи, что крестьяне попадались с порубками в казенной засеке, на границе нашего леса. Они тогда просили Льва Николаевича сказать, что он им разрешил срубить деревья в нашем лесу.

   Мать относилась к этим порубкам очень болезненно.

   262

   Особенно ее огорчало, когда срубались сосны и ели, посаженные самим Львом Николаевичем.

   -- Подумай, -- говорила она мне чуть не со слезами,-- он сам с любовью сажал эти посадки, и теперь их немилосердно уничтожают мужики.

   Однако все угрозы матери по большей части сводились к пустякам.

   -- Софья Андреевна часто наговорит много дурного, но когда доходит до дела, всегда поступит хорошо,-- бывало, говорил про нее отец, и это была сущая правда. Моя мать была женщина по природе очень добрая и никому никогда умышленно не причинила вреда.

   Все эти мелкие столкновения, несомненно причинявшие огромную боль моему отцу, кончились бы ничем, если бы не вмешательство в жизнь семьи посторонних людей, и в особенности Черткова.

   Для отца единомышленники были очень дороги. Он в них видел людей, призванных продолжать после него то дело, которому он отдал последние тридцать лет своей жизни. Для матери же это были пришельцы, отнимающие у нее то последнее, что у нее осталось от мужа.

   Она и боялась их влияния и просто ревновала их. Она знала, что друзья в кавычках относились к ней в высшей степени отрицательно, и, неспособная ни к каким дипломатическим хитростям, она вступила с ними в открытую борьбу.

   То, что она имела основание не доверять Черткову, доказывает следующий факт.

   Не желая оставить по себе плохой памяти, она как-то уговорила отца выкинуть из его дневников все то отрицательное, что он в разное время о ней записывал. Он согласился и поручил эту работу Черткову. Чертков это исполнил, но со всех вычеркнутых мест он сделал фотографические снимки. Предусмотрительность, достойная лучшей участи.

   Чертков поселился в своем имении Телятинки, в трех верстах от Ясной Поляны, и почти ежедневно приезжал к отцу. Одной из причин, почему он был особенно неприятен матери, было то, что он забирал к себе все рукописи отца. Она всю свою жизнь ревниво оберегала его рукописи, и это вторжение постороннего человека в ее область было ей очень неприятно. Но все это было

   263

   ничто в сравнении с тем ужасом и негодованием, которые ее обуяли, когда она почувствовала, что между Чертковым и отцом завелась какая-то тайна.

   Вот как она описывает свои переживания в своей краткой автобиографии.

   "Уже раньше влияние посторонних лиц постепенно вкрадывалось и приняло под конец жизни Льва Николаевича ужасающие размеры".

   Говоря о последнем завещании отца и о влиянии на него Черткова, она пишет:

   "Очевидно, его мучило производимое на него давление. Один из друзей, Павел Иванович Бирюков, был того мнения, чтоб не делать тайны из завещания, о чем сказал Льву Николаевичу. Сначала он согласился с мнением этого настоящего друга, но он уехал, а Лев Николаевич подчинился другому влиянию, хотя временами, видимо, тяготился им. Спасти от этого влияния я была бессильна, и наступило для Льва Николаевича и для меня ужасное время тяжелой борьбы, от которой я заболела еще больше. Страдания моего измученного, горячего сердца затуманили мой рассудок, а на стороне друзей Льва Николаевича была многолетняя, обдуманная, тонкая работа над сознанием слабевшего памятью и силами старика. Вокруг дорогого мне человека создана была атмосфера заговора, тайно получаемых и по прочтении обратно отправляемых писем и статей, таинственных посещений и свиданий в лесу для совершения актов, противных Льву Николаевичу по самому существу, по совершении которых он уже не мог спокойно смотреть в глаза ни мне, ни сыновьям, так как раньше никогда ничего от нас не скрывал, и это в нашей жизни была первая тайна, что было ему невыносимо. Когда я, чувствуя ее, спрашивала, не пишется ли завещание и зачем это скрывают от меня, мне отвечали отрицательно или молчали. Я верила этому. Значит, была другая тайна, о которой я не знала, и я переживала отчаяние, чувствуя постоянно, что против меня старательно восстановляют моего мужа и что нас ждет ужасная, роковая развязка. Лев Николаевич все чаще грозил уходом из дому, и эта угроза еще больше мучила меня и усиливала мое нервное, болезненное состояние"8.

   Действительно, надо сказать, что нервность матери одно время довела ее до полной невменяемости.

   264

   Например, она как-то простудилась, и наш домашний доктор Душан Петрович Маковицкий (святая душа) дал ей какое-то лекарство. Вдруг она вскочила, стала всех созывать и стала уверять, что Маковицкий ее отравил.

   Она купила пугач и часто ночью, без всякой видимой причины, стреляла им из форточки. Она стала подозрительна до болезненности, и, как все больные навязчивой идеей, она начала подсматривать и подслушивать за своим мужем. Большей частью она следила за ним, боясь за его все чаще и чаще повторяющиеся обмороки, но бывало и так, что она тайно от него просматривала его дневники и письма. Это-то и послужило последним толчком к уходу отца. Когда в два часа ночи 28 октября он увидел ее, копавшуюся в его бумагах, он окончательно решился, собрал вещи -- и ушел.

   Я постарался осветить факты, насколько мог, правдиво и беспристрастно. Если были сделаны ошибки с той или другой стороны, судить их не нам. И отец и мать, каждый по-своему, сознавали своп ошибки.

   "Тяжело вечное прятание и страх за нее", -- пишет он в своем интимном дневнике 6 августа 1910 года. И далее--10 августа: "Хорошо чувствовать себя виноватым, и я чувствую" -- и далее: "Со всеми тяжело. Не могу не желать смерти"9.

   За три дня до смерти он сказал моей сестре Тане: "Многое падает на Соню, плохо мы распорядились"10. И действительно, трудно себе представить ту нравственную пытку, которую она пережила и до и, в особенности, после ухода отца.

   Ужасно было, что ее не допустили к умирающему мужу. Это было сделано по его желанию и по совету докторов, но мне кажется теперь, что это была ошибка. Лучше было бы, чтобы она взошла к нему, когда он был еще в сознании. Лучше и для него, и для нее.

   После смерти отца мать прожила еще девять лет и умерла так же, как и отец, от воспаления легких, и тоже в начале ноября11.