Неприступный герцог - Джулиана Грей

– А теперь ты скажешь мне, что его имя было Коппербридж, – выпалил он.

Абигайль порылась в памяти и вспомнила:

– Точно! Коппербридж!

Герцог с неохотой поведал о том, что владельцем замка является его дед, и это признание поразило Абигайль, точно удар грома.

«Это судьба», – сказала синьора Морини.

Церковный колокол медленно и уверенно отсчитал четверть часа.

Абигайль взглянула в угрюмое лицо Уоллингфорда.

– Подумай о Джакомо и Морини. Подумай о своем деде, владевшем замком.

– Я уверен – всему этому есть какое-то объяснение. Наверняка какой-то трюк этого старого мерзавца герцога Олимпия. Не знаю, зачем ему это нужно? Может, для того, чтобы меня женить?

Абигайль положила ладонь на его руку.

– Не пытайся меня отговорить. Просто позволь посмотреть, действительно ли она здесь. Что дурного может случиться?

– Да все, что угодно, – мрачно пробурчал Уоллингфорд.

– Меня не постригут в монахини, если ты этого боишься. – Она привстала на цыпочки и поцеловала своего герцога в щеку. – Я буду осторожна, обещаю.

– Ну конечно. Ты развеяла мои сомнения.

– Обещаю вернуться через час. Доволен?

– Ну по крайней мере покажись мне, когда окажешься за воротами. – Уоллингфорд собственнически сжал руку Абигайль.

Когда они подошли к крепкой деревянной двери, обитой кованым железом, которая посреди каменной стены выглядела точно вход в средневековую крепость, Уоллингфорд поднял тяжелый дверной молоток и с силой ударил им один раз.

– Благодатное место, – заметил он, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь через решетку.

Изнутри не доносилось ни звука. Уоллингфорд вновь ударил молотком по двери. Три раза.

– Здравствуйте! – крикнул он через дверь. – Buon giorno!

– Видишь что-нибудь? – нетерпеливо спросила Абигайль, пытаясь встать на цыпочки и заглянуть через решетку.

– Ничего. Ну и ладно. Может, пойдем поедим пиццы и мороженого? Чертовски жарко. – Уоллингфорд повернулся и взял Абигайль за руку.

– Не глупи. Неужели мы проделали весь этот путь просто так? – Она оттолкнула Уоллингфорда, еще раз стукнула молотком по металлической пластине, да так, что эхо прокатилось по улице и соседним дворам, и громко крикнула:

– Buon giorno!

– Si, si! – раздался голос за решеткой.

– Кто-то идет! – прошипела Абигайль.

Уоллингфорд бросил гневный взгляд на дверь.

– Я уже понял.

– Иду, иду, – послышался сварливый голос, от звука которого, казалось, даже железные прутья решетки вздрогнули.

– Вы говорите по-английски! – удивленно воскликнула Абигайль.

– Si, si, говорю. – В самом центре решетки неожиданно возникли блестящие черные глаза. – Мы не принимаем посетителей.

– Мы не посетители, – сказала Абигайль.

– Нет? – удивился Уоллингфорд.

Абигайль больно ткнула его локтем в ребра.

– Мы паломники. В некотором роде. Приехали сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение… святой синьорине Монтеверди.

– Сестре Леоноре!

В груди Абигайль затеплилась надежда. Она здесь!

– Да. Сестре Леоноре. Мы… – мысли Абигайль скакали, точно сумасшедшие, – слышали о ее… великодушии. И хотели бы… помолиться с ней вместе. – Абигайль, как ей показалось, набожно опустила глаза.

– Совершенно верно, – кивнул Уоллингфорд. Высокий, темноволосый, мускулистый, он выглядел как угодно, но только не набожно.

– Этого нельзя. Сестра Леонора – затворница. Хорошего вам дня. – Монахиня исчезла из поля зрения.

– Подождите! Мы приехали издалека! – закричала Абигайль.

– Господь воздаст вам за это.

– У нас для нее сообщение!

– Напишите ей письмо, – голос зазвучал тише.

– Это очень важно! Оно… оно от лорда Коппербриджа! – в отчаянии выкрикнула Абигайль.

В ответ не раздалось ни звука, только где-то вдалеке капала вода.

Абигайль приподнялась и схватилась за решетку.

Уоллингфорд положил руку на ее спину и негромко произнес:

– Полагаю, это все.

Внезапно калитка отворилась.

– О! – Абигайль едва не упала, лишившись опоры.

Перед ней стояла женщина с иссохшим морщинистым лицом в ниспадающем черном одеянии. Из калитки приятно веяло прохладой.

– Проходите.

– О, благодарю вас, sorella[10]! – сказала Абигайль.

Монахиня указала крючковатым пальцем на Уоллингфорда.

– Вы останьтесь.

– Эта леди моя жена. И я ее не оставлю. – В голосе Уоллингфорда зазвучали герцогские нотки.

Однако палец женщины даже не дрогнул.

– Она не ваша жена. Вы останетесь.

Уоллингфорд посмотрел на палец, затем перевел взгляд на Абигайль, но та лишь пожала плечами.

– Я тебя предупреждала. А теперь тебе придется расплачиваться.

– За что?

– За то, что солгал монахине.

С этими словами она прошла мимо него и скрылась за калиткой.

В коридоре было так темно, что Абигайль с трудом различала очертания идущей впереди монахини. Единственным ориентиром служил белый повой, накрывавший ее голову.

Взошла ли полная луна? Наверняка нет. Впереди еще несколько часов. Ведь сначала должно зайти солнце, не так ли? Возможно, им придется ждать до тех пор, пока…

Пока – что?

Пол был твердым и холодным. Абигайль ощущала это сквозь тонкие подошвы своих туфель. Монахиня свернула за угол, на мгновение скрывшись из виду, и Абигайль прибавила шаг. В конце нового коридора показался слабый свет. Наверное, там располагалась дверь. Откуда-то повеяло теплом.

Сердце отчаянно колотилось в груди, заставляя кровь быстрее бежать по жилам. Абигайль призывала себя не терять разума и проявить терпение, ей ведь ничто не угрожало. Какими бы инструкциями ни располагала синьорина Монтеверди – если, конечно, благодаря какому-то невероятному чуду здесь находилась именно эта несчастная леди, – их с Уоллингфордом наверняка не поразит ударом молнии, если Абигайль не сумеет их выполнить. Если Леонора поручит ей нечто невыполнимое. Или если она просто не успеет сделать то, о чем ее попросят.

Проклятию – если таковое действительно существует – уже триста лет. Так почему же для того, чтобы его разрушить, выбрали именно ее? Это же просто смешно. А в монастырь ее привело просто любопытство.

Тогда почему же в ее сердце закралась тревога?

Темнота вокруг отступала. Свет лился из двери, расположенной почти в самом конце коридора.

Монахиня остановилась и сделала приглашающий жест.

– Сестра Леонора в саду. – Она приложила палец к губам. – Сейчас, когда солнце клонится к закату, у нее время молитвы.