Слезинка на щеке - Филлис Уитни

Ванда не теряла времени. Она сразу же завела двигатель и, повернув лодку, направила ее к берегу. По берегу двигались огни. Здесь были люди с Линдоса. Ванда вогнала лодку на берег, носом в песок.

Мужчины спрыгнули в воду. Чьи-то руки с готовностью донесли Доркас с Бет до берега. Кто-то накинул на ее мокрые плечи пиджак. Странно, но именно Ставрос, подняв Джино на руки, спрыгнул на мелководье и понес его на берег. Люди двигались в свете огней и перекрикивались. Ставрос опустил свою ношу. Он отступил назад, и Джонни склонился над распростертым телом и молча принялся делать ритмические движения. Рядом с ним опустилась Ванда с осунувшимся напряженным лицом, различимым в желтом свете огней.

Кто-то появился в темноте, окружавшей этот круг света. Мужчины, зашептавшись, расступились, и Доркас увидела Фернанду. Она не сразу же подошла, а осталась стоять на месте, одинокая и потрясенная. Бет увидела ее и рванулась к ней по песку, как к олицетворению безопасности среди всего этого кошмара. Фернанда прижала ее руки к своей груди.

Доркас подошла ближе к границе этой светотени на границе пляжа. Голова Джино была повернута, и на лбу был след от удара мраморной головы. Если кровь и была, то ее смыло водой. С черных волос на песок стекала вода. Глаза были закрыты, и его лицо лишилось жизни.

Зло потеряло свою силу, подумала Доркас, и слезы навернулись ей на глаза. В последний раз оплакивала она темного Аполлона. Не в страхе, а в скорби по ушедшей, бесцельно растраченной жизни.

Ставрос сказал что-то по-гречески, и Джонни оторвался от своей работы.

«Он без сознания, но дышит. Можно его куда-нибудь перенести?»

Люди на пляже переглянулись, и Ванда быстро дала им указания. Но прежде чем его унесли, среди зевак снова возникло какое-то шевеление, и в круг света вступила Ксения Каталонас.

Она остановилась рядом с Джонни и взглянула в безжизненное лицо Джино Никкариса.

«Он мертв?» — спросила она.

Джонни покачал головой. «Он еще жив, но я не знаю, насколько серьезны его повреждения. Ставрос сшиб его за борт мраморной головой».

Ксения испустила слабый крик. Она беспокоилась не за Джино.

«Где голова? Голова плачущего мальчика?»

Джонни жестом указал в сторону залива: «Где-то там на дне. Она спасла Ставросу жизнь. Приняла пулю, предназначавшуюся ему».

Ксения отчаянно заплакала и закрыла лицо руками.

Двое мужчин подняли Джино. Кто-то накинул на него одеяло.

Когда они пошли, Фернанда вернулась к жизни. Она отпустила Бет и двинулась по песку. Она шла рядом с людьми, несшими Джино, ее лицо было искажено болью. Она протянула руку и в отчаянии коснулась его лица.

«Это моя вина, — сказала она. — Прости меня, Джино».

Он неожиданно открыл глаза, как будто только один ее голос из всех смог пробиться к нему сквозь сгущающийся туман.

«Не твоя», — выдохнул он так тихо, что Доркас, шедшая подле Фернанды, с трудом уловила его слова.

Они унесли его, и Фернанда сопровождала его лишь до начала тропы.

Теперь, подумала Доркас, Джино навсегда исчезнет из их жизни. И не придется больше лить слезы.

Фернанда пошла одна по пляжу и нагнулась над чем-то, лежащим в песке. Когда она выпрямилась, в руках у нее была ноша. Она принесла ее к месту, где, вглядываясь в черную воду, стояли Ксения Каталонас и Джонни. Фернанда молча протянула им то, что было у нее в руках.

В свете фонаря она ожила — нетронутая, неповрежденная, столь же совершенная, как и столетия назад, когда ее создавали— мраморная голова плачущего мальчика.

На этот раз онемела мадам Ксения. Джонни вскрикнул от удивления.

«Но Ставрос — я видел голову у него в руках. Он ее бросил…»

«Ты видел то, что ожидал увидеть, — сказала Фернанда. — Джино взял на борт шар от катапульты. Я вытащила его из машины и оставила на краю пляжа, когда пошла за Доркас. Затем я отобрала у Джино мраморную голову, когда послала его за Бет. Прежде, чем он вернулся, я завернула шар в одеяло, и он взял его, ни о чем не подозревая. Я не могла дать ему вывезти эту вещь из страны, это обернулось бы для него бедой».

«Ну да, конечно! — крикнула Ксения. — Ставрос должен был знать, что кидает. Он никогда бы не пожертвовал мраморной головой!»

«Это я имела в виду, когда говорила, что это моя вина, — согласилась Фернанда. — Пытаясь спасти Джино, я вложила оружие в руки Ставроса».

В этом заключалась не главная вина Фернанды, грустно подумала Доркас. Она давным-давно запустила события, кульминацией которых явился каменный шар в руках Ставроса.

У мадам Ксении не было времени для таких домыслов. Она любовно прижала мраморную голову к груди и обернулась к ним троим лицом — Фернанде, Доркас, Джонни.

«Джино Никкарис взял голову— вы это поняли? Если бы мы его не остановили, он бы ускользнул в Турцию. Больше в этом никто не был замешан. Сегодня вы помогли Греции. Вы спасли один из ее лучших шедевров».

Никто ей не возражал. Это не имело значения. Пусть все так и остается. Даже Фернанда не будет теперь ничего делать. Не стоит вовлекать сюда Константина, и планы его жены по поводу его триумфальной славы не пострадают. В любом случае истинная вина лежит на Джино.

«Прошу вас ко мне домой, — произнесла мадам Ксения тоном, исполненным гостеприимства. Я дам вам сухую одежду. Нас дожидается горячий ужин».

Фернанда молча отвернулась и пошла к деревне. Джонни поднял Бет, и она обняла его. Впереди за фонарями брела еще одна одинокая фигура. Это была Ванда Петрус, двигавшаяся с достоинством, в глубокой печали — скорбящая женщина, символ древней трагедии.

Пляж опустел, и Доркас остановилась рядом с Джонни. Она вспомнила теплые камни Камироса и значение, которое они для нее имели — не пустота, а воля к жизни и вера в себя.

«Для счастья нужно мужество», — произнес Джонни, и она знала, как глубоко он ее понимает.

Бет посапывала у него на плече. Она не проснулась, когда Джонни обнял Доркас, и они вместе двинулись по песку.

Темно-синее небо над ними было усыпано звездами. Скала Линдос вздымалась к небесам, как это было тысячелетиями. Она видела, как люди и боги приходят и уходят. Аполлон ушел с небес, а Афина покинула свой храм. Но Доркас казалось, что в воздухе дрожит тихий, отдаленный смех. Она шла, прижавшись к Джонни и думая, что, возможно, боги все еще развлекаются на своих Олимпийских высотах.