Бируни - Игорь Тимофеев

«Им от природы свойственно скупиться своими знаниями и исключительно ревниво оберегать их от непричастных к наукам индийцев, — с горечью писал Бируни. — Что уж говорить о прочих, когда они даже не допускают существование других стран на земле, кроме их страны, других людей, кроме ее жителей, какого-либо знания или науки у какого-либо другого народа… Им не разрешается принимать никого, кто к ним не принадлежит, даже если он стремится в их среду или склоняется к их религии… Это делает невозможной всякую связь и создает сильнейшую отчужденность».

Делать было нечего — на первых порах пришлось ограничиться наблюдением чужой жизни украдкой, со стороны. Кое-что в обычаях индийцев Бируни находил забавным, другое представлялось ему нецелесообразным и нелепым, третье вызывало раздражение и даже гнев, но, перенося свои впечатления на бумагу, он старался выдерживать тон спокойный и беспристрастный — так, как если бы записывал координаты небесных светил. От его внимательного взгляда не ускользала ни одна мелочь, и чем пристальней он присматривался к повседневному быту различных сословий и каст, тем очевидней для него становилось то, что индуизм, который они исповедуют, не столько религия, сколько религиозно-этический комплекс, определяющий от рождения до смерти жизнь каждого и всех.

Отчего индусы начинают омовение с ног и лишь в последнюю очередь умывают лицо? Откуда взялся обычай, пожимая руку, брать ее с тыльной стороны? Что заставляет их пить вино натощак или постоянно жевать листья бетеля с известью, красящие рот в ядовито-красный цвет? Удобно ли ездить верхом без седла, а перевязь для меча протягивать с левого плеча к правому боку, тогда как хорошо известно, что в бою индийские воины держат оружие в правой руке?

Каждый день приносил новые наблюдения и открытия, появилась привычка к необычному и странному, и Бируни с радостью отмечал про себя, что индийцы, столь непохожие на его единоверцев, не вызывают в нем ни предубежденности, ни неприязни. Более того, ему вскоре пришлось убедиться в ошибочности своих представлений об их отчужденности и замкнутости — недоверчивость уступала место любопытству и самой искренней доброжелательности, как только им открывался бескорыстный характер его интереса к их религии и языку. Даже ученые брахманы, показавшиеся ему неприступными в своем высокомерии и брезгливой кичливости, как выяснилось, были разными: одно дело — надменные храмовые жрецы, считавшие себя хранителями сакрального знания, и совсем другое — ученые-пáндиты, готовые поделиться своими знаниями с теми, кто пришел за ними издалека. Уважение к алчущим знания здесь, в Индии, было такой же непреложной этической нормой, как и в странах ислама, и это открывало перед Бируни возможности, о которых он поначалу не смел и мечтать.

Со временем среди ученых-пáндитов у Бируни появилось немало искренних друзей. Это позволило ему от наблюдения внешней обрядовой стороны индуизма перейти к изучению его основополагающих понятий, к проникновению в многозначную символику его мифологических сюжетов, к постижению сути родившихся в его русле философских школ.

В ту пору недостаточное знание санскрита еще не позволяло ему самостоятельно читать священные книги индуизма — в этом он полностью полагался на своих местных помощников, которые не только переводили ему текст за текстом с санскрита на фарси или арабский язык, но попутно комментировали неясные или допускающие аллегорические толкования места. «Люди, объяснявшие мне перевод, — вспоминал впоследствии Бируни, — были сильны в языке и за ними не было замечено, чтобы они обманывали». Тем не менее восприятие сложнейших текстов на слух и устные опросы, использовавшиеся Бируни для сбора сведений о географии, климате, нравах и обычаях различных народностей Индии, по-видимому, нередко порождали недоразумения, которые он пытался устранить, возвращаясь по многу раз к одной и той же проблеме и сравнивая высказывания нескольких авторитетных людей.

Это был медленный и трудный путь, и приходится лишь удивляться фантастической работоспособности Бируни, позволившей ему в сравнительно короткий срок ознакомиться с огромным по объему материалом, освоить множество древнеиндийских литературных памятников, чтобы составить цельное представление о состоянии древнеиндийской астрономии, математики и других естественных наук.

Немало времени и усилий отнимали и непрекращающиеся, кропотливые поиски необходимой литературы, не говоря уже о том, что приобретение и переписка книг требовали значительных средств, которыми он не всегда располагал. «Пути подхода к изучаемой теме оказались очень трудными для меня, несмотря на мою сильную привязанность к ней, в чем я был совершенно одинок в мое время, — жаловался Бируни. — Я, не скупясь, тратил по возможности все свои силы и средства на собирание индийских книг повсюду, где можно было предположить их нахождение, и на разыскание тех лиц, которые знали места, где они были укрыты. Кто еще, кроме меня, имел то, что досталось в удел мне? Разве что тот, кому Аллах даровал свою помощь в виде полной свободы действия, которой я был лишен…»

В своем увлечении Индией Бируни был действительно одинок. Невозможно представить, чтобы Махмуд, взявший его в поход скорее всего в качестве астролога, мог поддерживать его интерес к религии и языку идолопоклонников, с которыми мусульмане вели священную войну. Ведь именно разрушение и осквернение индуистских святынь возвышало Махмуда в глазах общины, и, понимая это, он открыто поощрял на территории Индии действия, являвшие собой примеры самого разнузданного вандализма. Легко представить себе, что вызванную этим враждебность брахманы-жрецы, да и многие не принадлежавшие к их кругу индийцы переносили на непонятного им иноземца, пришедшего на их землю в составе грабительского газнийского войска.

Зато среди индийских пáндитов его авторитет возрастал с каждым днем. Особенно тесные отношения сложились у него с местными математиками и астрономами, которые помогали ему в изучении научного наследия классического периода. Начав с наиболее ранних трактатов «Сурья-сиддханта», «Ромака-сиддханта» и «Пулиса-сиддханта», относившихся еще к III–IV веками н. э., Бируни обнаружил, что они написаны под влиянием греческих астрономических традиций. Это обстоятельство существенно упростило перевод и осмысление санскритских научных терминов — о значении одних он легко догадывался из контекста, смысл других схватывал, оживляя в памяти аналогичные построения александрийских ученых, с трудами которых был хорошо знаком. Еще проще обстояло дело с освоением «Брахма-спхуты», написанной самым великим из индийских астрономов Брахмагуптой в 628 году. С этим трактатом Бируни познакомился еще в молодые годы в сокращенном переложении багдадского ученого Фазари, вошедшем в обиход мусульманской науки под названием «Синдхинд». Теперь же, убеждаясь, сколь несовершенным было это переложение, Бируни решил во что бы то ни стало подготовить полный перевод трактата Брахмагупты на арабский язык.