Unknown - popovy

На секунду закрываю глаза.

— И я не должен был сорваться. Я должен был уйти. Начнём с того, что мне вообще не следовало там быть. Я не знаю, что произошло, в один момент все было в порядке и потом...я избивал мешок с костями.

Она морщится от этих слов, и я тут же сожалею о сказанном.

— Прости, — быстро говорю я ей. — Я просто...больше подобное не произойдёт.

— А подобное уже случалось? — осторожно спрашивает она. — Потому что, казалось, Тьерри вёл себя так, будто у тебя раньше были проблемы с полицией.

— Ну, да, так и есть, — говорю я ей. — Но не из-за этого, имею в виду, я участвовал во многих драках. Это Эдинбург. Здесь случается подобное. И я игрок в регби. Каждый хочет доказать свою значимость кому-то такому, как я. И в прошлом у меня были проблемы. На улицах. Знаешь...ну тогда. Но я никогда не был арестован, это я могу тебе гарантировать.

Я вздыхаю и опираюсь на локти, одеяло спадает вниз к моей талии. Я смотрю ей прямо в глаза.

— Когда я впервые взял Лионеля, некоторые кретины жаловались на него. Без каких-либо причин. Лионель всегда был милым. Но у кого-то был на меня зуб и им это не нравилось. У меня забрали Лионеля на короткий срок под видом запретительного акта о его породе. Я не видел его несколько недель, пока они оценивали его поведение. К счастью, он с честью прошёл все тесты. Но насчёт меня, они были не уверены. Так или иначе, судья вернул мне Лионеля. Пока он в наморднике, я могу держать его у себя. — Я прерываюсь. — Но если я когда-либо попаду в неприятности с полицией, я с ужасом думаю о том, что они могут объединить два дела и навсегда забрать Лионеля. И в конечном итоге уничтожить, что именно они всегда и делают. Так что мне надо вести себя хорошо.

— Прости, что говорю тебе это, — говорит она, — но прошлой ночью ты вёл себя не лучшим образом. — Она смотрит на свои руки, и прядь волос падает на лицо. — И мне ненавистно говорить тебе подобное, но...ты напугал меня. Очень.

Бл*дь. Слышать подобное от неё, словно получить пулю в грудь.

Она продолжает.

— Не потому что я чувствовала себя в опасности. Я просто не знала, кто ты. Не знала, что ты будешь делать. Ты ...пожалуйста, просто сейчас не волнуйся. Я не хотела видеть, как тебе причиняют боль. — Наконец, она смотрит на меня, ее глаза влажные от слез и это заставляет пулю войти ещё глубже, разбивая моё долбанное сердце на миллионы кусочков. — Я ... так сильно волнуюсь за тебя, ты даже не представляешь, Лаклан. Даже себе не представляешь.

Я тянусь к ней, накрывая ладонью ее щеку, полностью поглощённый всеми возможными эмоциями. Но на первый план, как всегда, вырывается надежда.

Память возвращается ко мне, туманная, но чувство чертовски ясное.

— Прошлой ночью, — говорю я хрипло, ища глубину в ее тёплых глазах, — я сказал тебе, что люблю тебя. Это действительно произошло? Или это был сон?

Небольшая улыбка поднимает уголки ее губ.

— Ты сказал мне, что любишь.

Я ворчу, смотрю в сторону и быстро киваю.

— Хорошо. А что ты ответила?

— Ты уснул до того, как я смогла что-то ответить, — говорит она.

Я смотрю на неё, внезапно боясь, что она продолжит.

—Что бы ты сказала? — спрашиваю ее, желая, чтоб мой голос не звучал так слабо и пронзительно.

Она так долго смотрит на меня, что я практически уступаю страху, отрицанию и тому факту, что я ничто, кроме как грустный, жалкий дурак.

— Знаешь что? — быстро говорю я, дыхание ранит лёгкие. — Я не хочу знать, забудь об этом, это не важно.

Она наклоняется и быстро целует меня в губы. Мягко, нежно, всегда так прекрасно. Прислоняется лбом к моему, наши рты в дюйме друг от друга.

— Я бы сказала тебе, что тоже люблю тебя. Что я отчаянно, глупо влюблена в тебя.

Я закрываю глаза, пытаясь сдержать рыдание, рвущееся из груди.

— А теперь? При свете дня?

— При свете дня, я люблю тебя даже больше.

Я не могу справиться с этим. Все мое естество хочет разрушиться.

— При свете дня, — говорит она мне, — я могу видеть все твои трещины, темноту и недостатки, и я влюбляюсь во все это. И надеялась, ты сможешь полюбить все во мне, все что таится в моей темноте, все что блестит в моем свете. Я хочу, чтоб ты любил каждую маленькую частичку меня, потому что все это принадлежит тебе.

Сначала ее слова ранят, они причиняют боль, потому что я чувствую их глубоко внутри, словно нож вонзается мне прямо в грудь. Но это не боль, это радость и настолько сильная, что я не могу справиться с ней. И нож, нож раскалён, затем становится тепло и это все разливается во мне, лучше, чем самый сладкий, самый безжалостный наркотик.

Мне хочется плакать. Кричать. Орать. Я не создан для этого, и я словно петарда с энергией, которой некуда выплеснуться.

Я могу лишь прошептать:

— Я люблю тебя, — несмотря на то, что мой голос надламывается, в целом, я чувствую себя лучше. — Я люблю тебя, — говорю я ей и одновременно целую.

— Я люблю тебя.

Целую щеку.

— Люблю тебя.

Целую шею.

— Люблю тебя.

Я целую округлость ее груди.

А затем мои руки скользят вниз по ее телу, я переворачиваю ее и оказываюсь сверху, я ненасытен и жажду каждой частицы любви, которую могу получить.

Мы двигаемся в медленном ритме, неторопливо и сладко. Я стягиваю ее нижнее белье и отталкиваю в сторону, и она открывается мне, будто позволяя взять ее впервые. Ее ноги оборачиваются вокруг моей талии, будто она собирается никогда не отпускать меня.

И мне хочется верить, что не отпустит.

Что через три недели, она не оставит меня.

Не уверен, что человеческое сердце способно на это. Как оно может пережить радость от того, что, наконец, полюбило кого-то, экстаз от того, что, наконец-то, получило любовь, и все же так бояться боли, которая ещё будет?

Потому что эта боль придёт.

Как долго ещё мы сможем игнорировать остальное?

— Останься со мной, — шепчу я, толкаясь в неё глубже.

— Я никуда не собираюсь, — говорит она, задыхаясь, шея выгнута, голова откинута назад. Словно богиня.

Но это не то, что я имел в виду.

Мне не требуется много времени, чтобы кончить и когда я это делаю, наши глаза встречаются, и я чувствую, будто ускользаю все дальше и дальше и дальше. В прошлое. В будущее. Я полностью теряю себя и не знаю, чем это все закончится, если в конце я вообще буду единым целым.

Я переношу вес на локти, моя голова опускается на подушку, в то время как она нежно касается моей спины.

— Останься со мной, — снова говорю я, мой голос грубый от напряжения. — Не уезжай домой.

Она напрягается рядом со мной, руки замирают на моих плечах.

— Не уезжать домой?

— Уволься. Переезжай сюда. Будь со мной.

Не могу поверить, что сказал ей это, но уже поздно. Она хочет всего меня, у неё буду весь я.

— Лаклан, — осторожно говорит она, — я не могу этого сделать.

Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть на неё.

— Почему нет?

Она нахмуривается.

— Потому что! Я много трудилась ради той работы, которая у меня есть.

— Ты ненавидишь свою работу.

— Но все же, это моя работа. Что я буду делать здесь? Я не смогу найти работу.

— Ты можешь делать все, что захочешь.

— Ага, легко сказать. Я всю свою жизнь потратила на то, чтобы добиться того, что у меня есть, ты не думаешь, что я должна держаться за это? Это сумасшествие, отказаться от всего этого.

— Это не сумасшествие. Сумасшествие никогда не открывать новые возможности, сумасшествие никогда не использовать свой потенциал, никогда не узнать что в этой жизни заставляет твоё сердце биться чуть быстрее. Кайла, кто ты на самом деле и та, кем ты думаешь, тебе следует быть, это две разные вещи.

Она умоляюще смотрит на меня.

— Тогда кто я?

— Ты это ты, лапочка. И ты знаешь, чем ты хочешь заниматься. Джессика сказала, что поможет тебе с писательством.

— Ага, — говорит она. — Бесплатно. Писать без оплаты. Как я буду жить, пока не наработаю себе портфолио, и пока оно не станет достаточно большим, чтобы хотя бы найти работу?

— Я мог бы...

Она кладёт палец на мои губы.

— И не надо говорить, что ты мог бы содержать меня. Я знаю, что ты можешь и будешь, но я этого не позволю. Я не так воспитана. Я все делаю сама.

Я качаю головой на ее упрямство.

— Я могу помочь тебе устроиться на работу. Ты можешь работать в приюте. Как Амара.

— Амара говорит, что ты едва можешь позволить себе платить ей, — говорит она мне, и это заставляет меня скривиться, потому что я знаю, это правда. — Ты не можешь позволить платить и мне тоже.

— Я смогу, — говорю я ей. — Моя квартира в Лондоне. Я мог бы продать ее, если придётся.

— Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае я не позволю тебе сделать это для меня.

— Почему нет?

— Потому что я...ты едва меня знаешь. Я этого не стою.

Я вздыхаю, сжимая глаза.

— Пожалуйста, не говори так. Не говори, что я не знаю тебя когда все, что я чувствую, это будто знаю тебя всю свою чёртову жизнь. Не надо так и не говори, что ты этого не стоишь. Это ведь мне решать, разве нет?