Оборотная сторона Луны - Эльрида Морозова

– Сейчас все вернется на круги своя, – сказал Лео. – Может быть, Иисус был в чем-то прав. Жизнь потечет по-прежнему. Нас снова посадят в тюрьму, а свободные останутся на свободе.

Сейчас он был похож на того Лео, с которым я когда-то познакомилась. Пессимист, говорящий, что никогда не будет ничего хорошего. Только что сделал его своими собственными руками, а сейчас проповедует, что этого не бывает.

Арнольд Рассел сказал:

– Я думаю, мое мнение будет иметь значение. И я собираюсь не просто замолвить за вас словечко. Я буду настаивать на том, чтобы вас освободили досрочно за ваши заслуги. Я буду просить за всю команду.

Лео пожал плечами и отвернулся. Он оставался пессимистом. Рассел попытался его убедить:

– Вы спасли мне жизнь. Вы спасли каждого в этом корпусе. Вы многое сделали для нашей страны. Америка не забывает героев.

– Даже если герой преступник? – повернулся к нему Лео. – К тому же, мистер Рассел, я спас вам жизнь совершенно случайно. В первую очередь я заботился о своей собственной шкуре. Так получилось, что для моего выживания понадобились вы. Америка и этого не забудет?

Рассел смотрел на него, не зная, что ответить. Я не понимала, зачем Лео завел этот разговор. Все было так хорошо. Все радовались, что все хорошо закончилось, и надо было Лео ввязаться в это?

Но вдруг между ними влез Брайен. Он повернулся к Расселу и сказал:

– Я не знаю, что он имеет в виду. Но лично я и, думаю, многие здесь, спасали не только свои задницы. Если бы каждый из нас думал только о себе, ничего бы у нас не вышло, правда, ребята?

Том, Мэл и Итен поддержали его. Против оставался один только Лео. Брайен повернулся к нему:

– Слушай, если ты ничего умного сказать не можешь, то проваливай отсюда, а?

Он заботливо подтолкнул его рукой, чтобы уходил. Лео отвернулся от всех и отошел в сторону. И мистер Рассел еще раз пообещал ребятам:

– Вы сделали очень многое и вправе рассчитывать на мою помощь.

– А остальные каторжники? – спросил Брайен.

Они ждали ответа. И в лицах Тома, Мэла и Итена был неподдельный интерес. Прав был Брайен: если бы каждый из нас действовал только за себя, у нас бы не получилось того, что мы сделали.

– Я не знаю, – ответил им Рассел. – Возможно, мы будем судить только банду Волка. Тем более, они лежат отдельно. Их даже выявлять не надо будет. Остальные отбудут свой срок так, как и планировалось ранее. Я не думаю, что найдутся свидетели всех преступлений, что были здесь. Но, возможно, Земля примет в отношении них другое решение.

– Например, электрический стул? – спросил Брайен.

– Не думаю, что до этого дойдет. Но что до вас, можете не беспокоиться. На вашем счету больше заслуг, чем убийств.

– Вы уверены? – повернулся к нему Лео. – Вы же не знаете, что мы делали до того, как спасли вас. Может, мы тут всех и подняли на бунт?

Брайен почесал свои кулаки:

– Извините, мистер Рассел, но мне хочется устроить бунт против этого придурка. На самом деле он добрый, мухи не обидит. Просто хочет произвести впечатление убийцы. Мол, не зря оказался на лунной каторге.

– Да я понимаю, – сказал мистер Рассел. – Мы столько всего пережили. Но скоро уже все закончится.

Лео все еще держался особняком. Брайен тоже был на меня обижен и не подходил. Я смотрела на них и ничего не понимала. Несколько дней подряд мы были лучшими друзьями. А сейчас вдруг все куда-то делось. Неужели только из-за того, что я свободный человек, а они каторжники? И в другое время мы никак не могли бы сблизиться?

Мы из разных миров. Были вместе какое-то время, потому что так легче выживать. Но сейчас все встает на свои места, возвращается на круги своя, и все пойдет так, как и должно быть.

Но я не хотела, чтобы это уходило. Мне были дороги и Лео, и Брайен, и Том. И даже Мэл с Итеном, которых я начала различать без противогазов. И это было не временное впечатление, а нечто большее.

Глава 72

Полет корабля от Земли до Луны длится примерно одиннадцать часов. Я думала, за это время мы успеем многое. Мне нужно было хотя бы помыться. Но работы было непочатый край.

До прилета корабля нужно было уладить еще одно дело. Для этого пришлось пообщаться с президентом лично. Я первый раз разговаривала с ним. Когда я только прибыла в лунный корпус, я даже представить себе не могла, что когда-нибудь смогу говорить с президентом Америки.

Я сообщила, что все двери в нашем корпусе заблокированы. Через некоторое время он связал меня со специалистом, который дал мне подробную инструкцию, что делать. Двери нужно было включать вручную. Я прошлась с отверткой по первому этажу и сделала все, что было нужно. Даже проверила на всякий случай, как это работает.

Двери открывались нормально. И тогда я попросила у Арнольда Рассела разрешение выйти из корпуса и забрать снаружи тела Рикардо Гомеса и его съемочной группы. Я до последнего думала, что они могли бы остаться живыми. Глупая, нереальная мысль. Воздушный баллончик должен был окончиться еще в первые сутки. Но мало ли что там может быть? Я слышала, что если человек теряет сознание, то он потребляет очень мало кислорода. Может, кто-то из этих людей все еще жив.

Со мной напросились пойти Лео и Том. Брайен все еще дулся на нас и по возможности не общался. А Том как услышал, что там может понадобиться медицинская помощь, сразу же сказал, что идет с нами.

Четверо людей из группы Рикардо лежали у входных дверей, пятого мы нашли очень далеко от этого места. Том сказал, что надо занести их в корпус, и только там он сможет оказать им помощь.

Их скафандры нагрелись под палящим солнцем, не смягченным атмосферой. И я подумала, что даже если бы у них хватило воздуха, то они не смогли бы выжить на этом пекле.

Мы все занесли в корпус: тела погибших, их камеры и остальную аппаратуру. Я не стала смотреть, как Том обследуюет их и ставит им диагноз «смерть». Я и так видела, что дело безнадежно.

Арнольд Рассел взял у меня камеру из рук, перекрутил пленку на начало и подключил ее к телевизору.

– Насколько я знаю, эта песня Рикардо Гомеса уже записана, – сказал он. – Фанаты ждут клип на нее. Моя жена ее очень любила. Надо выполнить последнее желание Рикардо и сделать этот клип. Думаю, они отсняли достаточно материала.

Сначала на пленке был рабочий материал. А потом пошло нечто другое. Оператор снял, как на верхнем этаже корпуса за стеклянным окном идет перестрелка. Это было в первый день бунта, когда каторжники громили наблюдательный пункт, оранжерею и обсерваторию.

– О боже, они уже тогда знали, что в корпусе что-то происходит, – сказала я.

С волнением я смотрела, что будет дальше. Я видела, как обеспокоена съемочная группа. Как они вернулись к дверям и попытались их открыть. Как они звонят в нее, бьются и даже таранят. А потом опять крупным планом – что происходит за окном. Несколько похожих друг с другом эпизодов. Оператор как будто бы караулил, сидя под стенами корпуса. И включал камеру лишь в моменты, когда там было что-то видно.

Потом он снял крупным планом Рикардо Гомеса. Тот сказал:

– Я уже понял, чем тут кончится дело. Завещание написать не на чем, да и руки бы сейчас не удержали ручку. Так что я запишу все это на камеру.

Далее следовали его распоряжения насчет имущества. Признание в любви жене, детям и особая благодарность людям, которые поддерживали его творчество.

На пленку были записаны завещания всех людей из его группы. Кроме одного. Он сказал, что намерен выжить, а не умирать, и потому в завещании не нуждается.

Затем прошли еще несколько кадров со съемками корпуса. Оператор делал увеличение так близко, как только мог. Хотел заснять все, чтобы кто-то после его смерти мог посмотреть его материал.

Это была последняя запись. Следом пошли обычные серые полосы: пустая пленка. Арнольд не выключал ее. Мы сидели рядом и молчали.

Я думала о том, что жизнь человека невозможно объяснить только желанием сохранить собственную шкуру. Это очень неправильная позиция. И каждый раз она опровергается практикой.

Лео совершенно не прав, когда говорит, что спасал лишь собственную шкуру. Достаточно было вспомнить, как они с Брайеном спорили, отравить каторжников газом или разгерметизировать корпус. Достаточно было вспомнить, как он уводил разговор в сторону, когда Джон Торренто спрашивал меня вопросы, на которые я не смогу ответить. Это не объяснишь личной выгодой Лео. Нет, он думал не только о своей шкуре. И мне было жаль, что он не осознает этого.

Если бы группа Рикардо Гомеса не думала ни о ком, кроме себя, на этой камере были бы совсем другие кадры. Никто не снял бы верхний этаж и перестрелку на нем. Никто не стал бы составлять завещания. Никто бы не признался в любви своим близким.

Я вспомнила, как мы находили эти тела. Они лежали близко к дверям. Рядом. И лишь один оператор почему-то был в стороне от всех. В той точке, откуда хорошо было видно окно верхнего этажа. Для этого ему пришлось сойти с тропинки и лечь на регалит, на котором еще никто никогда не оставлял свой след.