Золото мертвых - Александр Прозоров

— Интересно, мне воды дадут, или по распорядку дождя ждать полагается? Еще метлу надо попросить, подмести тут немного. Хотя как раз метлы, пожалуй, не дадут. Побоятся, что улечу.

Время медленно тянулось, не желая приближать минуты освобождения. Казалось, он сидит уже несколько часов — а небо оставалось по-прежнему светлым, словно на дворе стоял ясный полдень. Андрей так расслабился, что, когда отворилась дверь, он просто вытянул в нее ноги и с наслаждением произнес:

— Ну, наконец-то, у меня все затекло.

Однако за ноги его вдруг грубо выволокли из камеры, опять стукнули по голове — на этот раз не до потери сознания, — и потащили по темному коридору. Сотня саженей — и он оказался в просторной комнате с высокими готическими окнами. Здесь командовал плечистый, обнаженный по пояс мужчина в кожаных штанах, заправленных в черные сапоги, круглолицый, усатый, с бритым подбородком. Глянув на прибывшего, он коротко указал:

— На кресло, — и отвернулся к камину, выражая полную уверенность в том, что приказ будет выполнен.

Зверева усадили в прочное, сработанное из толстых брусьев кресло, прижали руки к подлокотникам, крепко примотали. Предплечья тут же заныли:

— Что у вас тут, шипы, что ли? — недовольно пробормотал он.

— А ты думал, тебе соломки подстелют? — хмыкнул у камина мужчина.

Андрей обвел комнату взглядом и понял, что соломкой тут не пахнет. Несколько жаровен, сколоченное из досок колесо, развешанные на стене, в кожаных карманчиках, щипцы самой разнообразной формы, деревянные, с железной скобой, наручники и тисочки за ними… Утешало лишь то, что жаровни не горели, — видимо, на сегодня пыток не планировалось.

Время скакнуло с места и понеслось во весь опор. Зверев предпочел бы теперь просто посидеть, и чтобы ничего не происходило как можно дольше, — но появились какие-то щекастые рожи в широких балахонах, в париках и клоунских беретах, засуетились, расселись впятером за длинным столом. Тот, кому досталось самое высокое кресло, стукнул молотком:

— Объявляю следствие открытым… — Он вдруг наклонился, произнес несколько слов на другом языке. Ему отозвался мужичок на краю стола, внешне неотличимый от всех прочих, поклонился, взялся за перо и начал быстро заполнять верхний лист довольно толстой бумажной стопки.

— Дайте мне донос, пригласите свидетеля.

В комнату завели присмиревшего косого Ваську, тискающего в руках свою шапку, уже похожую на обычную тряпку.

— Василий Друцкий, с ваших слов записано, что сей чародей на ваших глазах варил зелья колдовские, разговаривал с мертвыми и накладывал заклинания, запирающие дороги от путников… — непрерывным речитативом пробормотал главный. — Записано верно, господин Друцкий, вы подтверждаете свои слова?

— Да, боярин, — кивнул холоп. — Своими глазами все видел, колдун он. И знахарь деревенский сие подтвердил, и за то князь его батогами бил.

— Кого вы слушаете?! — громко возмутился Зверев. — Он же сам упырь! По ночам кровь у людей пьет. Гляньте, зубы у него какие отросли. Только зазевайтесь — глотку перегрызет. Еще и Друцким назвался!

Щекастые рожи синхронно повернулись к мальчишке, тот испуганно закрыл рот ладонью, отрицательно замотал головой. Судьи принялись что-то обсуждать на своем языке. Минут за пять пришли к общему выводу, сообщили его полуголому. Тот кивнул, позвал из-за двери помощников. Те начали отвязывать Андрея от кресла. Но не успел князь обрадоваться, как его вдруг уложили на пол лицом вниз, содрали сапоги и штаны. Потом, поднимая, вытряхнули из ферязи и рубахи, опять ткнули носом в грязный пол. Вокруг затопали шаги, кто-то закашлялся.

— Обращаю внимание трибунала на наличие под левой лопаткой подозреваемого печати сатаны — трех крупных родинок, расположенных рядом, как от прикосновения трезубца, — перешел на русский язык главный следователь.

Андрея опять подхватили, посадили в кресло, примотали руки.

— Можете гулять, теперь это надолго, — разрешил полуголый, присел перед креслом и начал что-то там делать, стуча досками.

На столе тем временем появились какие-то книги, большие медные распятия. Следователи что-то обсуждали — но опять не по-русски. Наконец один, сидевший рядом с главным, взял распятие, обошел стол, прижал крест Андрею ко лбу:

— Именем Господа нашего, Иисуса Христа, призываю тебя покаяться в принятии печати антихристовой, в занятии гнусными богопротивными жертвоприношениями, в сатанинских службах и в колдовстве.[42]

— Чья бы корова мычала, — хмыкнул Зверев. — Еретики, бога на Мамонну променявшие, мне тут про Христа рассказывать станут!

— Он не кается, — с сожалением развел руками следователь и вернулся за стол.

Его сменил перед креслом полуголый усач, показал пленнику длинный, с половину локтя, деревянный клин, опустил вниз, взмахнул молотом, вгоняя его куда-то перед креслом…

От неожиданной и страшной боли у Андрея перехватило дыхание, перед глазами запрыгали розовые пятна. Он дернулся, пытаясь освободиться, — но это оказалось невозможно. Палач тем временем нанес еще два сильных удара, уводя боль за пределы возможного, — и только теперь у князя вырвался яростный крик боли.

Когда-то в детстве Андрей прищемил дверью палец. И это было больно. Сейчас в такую же ловушку попали обе ноги ниже колена.

— Признаешь ли ты вину свою в колдовстве богопротивном, грешник, или продолжаешь упорствовать в мерзости своей.

Зверев не мог ответить ничего, поскольку помимо воли продолжал кричать от боли. Палач принес от стены еще клинышек, показал его с довольной улыбкой, опустил, взмахнул молотом: удар, удар, удар…

— Признаю-у-у!!! — Один Бог знает, какой силы воли стоило Звереву сохранить среди терзающей тело муки хоть какие-то проблески сознания. — Признаю, признаю!!! — вопил он изо всех сил. — Дайте бумагу, я начертаю знак, которым отметил чумные места! Чумное зелье, принесенное в город! Я отметил чуму знаками!

Щекастые рожи зашевелились, крайний подсеменил к Андрею, сунул ему в пальцы перо, поднес бумагу. Князь только дернул пальцами, уронив жирную кляксу.

— Развяжи ему руку, — потребовал следователь.

— А вдруг буянить начнет?

— Как он забуянит в испанских-то сапогах?

Полуголый пожал плечами, начал распутывать веревку. Когда рука оказалась на свободе, Андрей с облегчением заговорил, водя пером над листом, словно готовясь начертать изображение:

— Тебе, Среча тихая, ночи царица, покоя владычица, поклон свой пришлю, о чести спрошу…

— Ну, рисуй, — потребовал следователь.

— Да он же колдует! — сообразил палач.