Мокруха - Джон Ширли

на постели с Эвридикой, и это было всё. Вместо стен в комнате был клубящийся вокруг ложа туман. Подняв голову от тяжёлых, потных и окровавленных грудей Эвридики, ему иногда удавалось внимательнее вглядеться в туман и различить там калейдоскопически мелькающие изменчивые тени, формой похожие на людей. Тени ласкали себя и глупо выкобенивались, вроде как танцевали. Затем снова опускался туман, и разряд наказания возвращал его к Эври, он вонзался в неё, нисходила Награда, и он чувствовал, как питаются его наслаждением существа за туманной завесой — но ему было так хорошо, что это не имело никакого значения. Он старался не замечать, что Эвридика перепугана до смерти, как маленький ребёнок, а на лице её написано страдание, он всецело отдавался ощущениям, чтобы не чувствовать глубочайшей боли, такой, что словами не выразить, боли, гнездившейся у самых корней Митчева естества. Не надо думать о боли, и тогда со временем она, быть может, утихнет. Правда, он был уверен, что не утихнет она до тех самых пор, пока оба они, он сам и Эвридика, не падут замертво.

Трасса в окрестностях Малибу

«БМВ» закладывал повороты на скорости пятьдесят миль в час, но Лиза водила машину лучше Прентиса. Впрочем, его теперь мало что тревожило. Он будто спал с открытыми глазами. Даже саднящая боль в руке оставила его, полностью изгладилась. Он пристегнулся к пассажирскому сиденью, позволив ветру ерошить волосы и насвистывать в ушах. Через разрывы облачности на него глядели несколько звёзд. Лиза, конечно, просто отпад. Ей стоит только коснуться его, и всё, он пропал. Наверное, это и есть любовь. Что там Кенсон про неё говорил? Он попытался припомнить, но не смог.

— О чёрт, — сказала Лиза.

Он поднял голову. По трассе им навстречу катилось серое облако, плюясь струями дождя, а ведь крыша машины поднята. Через пару секунд их накрыло ливнем, Лиза потянулась опустить крышу, нажала на рычаг, но крыша не опустилась полностью, и салон «БМВ» забрызгивало. Лиза чертыхалась себе под нос, одной рукой удерживая руль, а другой пытаясь силком поставить крышу на место.

— Может, лучше так? — сонно предложил Прентис, поёжившись под налетевшим с моря холодным дождём. И потянулся помочь.

— Не трогай! — окрысилась девушка. — Она такая непрочная, еле-еле на место поставила... чёрт подери... А у нас нет времени толком её опустить...

К чему такая спешка? удивился он. Такое впечатление, что она торопится меня довезти, прежде чем...

Прежде чем что?

Почему в голове появилась эта мысль?

Дождь бил ему прямо в лицо, и у Прентиса возникло очень странное ощущение — как если бы он только сейчас проснулся, очутившись в её авто. Он помнил, как встретил Лизу, поговорил с ней и сел в машину, однако ему это казалось не вполне реальным.

А что тогда реально? Внезапно Прентиса охватила уверенность, что реальны по крайней мере некоторые моменты в рассказе Кенсона.

А вот история Лизы про зедриновую зависимость перестала казаться ему такой уж убедительной. Теперь она походила на побасёнку.

Может, сочетание колких ледяных струй дождя и Лизиной враждебности выдернуло его из одури, которой он даже не замечал, пока не стряхнул её.

Как я сюда попал? удивился он. Он же собирался ускользнуть от Лизы с Артрайтом. Как вообще я мог поверить в эту шитую белыми нитками байку про клинику детоксикации? Как я умудрился сесть к ней в машину после того, что услышал от Кенсона?

И почему, продолжал думать Прентис, Лиза приехала одна, без Артрайта?

Лиза мне предназначена, явилась мысль. (Кому явилась? Ему? Или Эми?) Он идеально подходит для такой, как Лиза. Как раз на такой крючок он бы с готовностью попался.

Типичная приманка. Ключевой момент. Почему? А кто его знает. Он такого типа. Он кое к чему пристрастился. Это началось задолго до того, как Лиза без особых усилий его обольстила. Он вдруг увидел неразрывную цепь причин и следствий, тянущуюся в прошлое, в дни его совместной с Эми жизни в Нью-Йорке.

Началось всё с его привычки слепо увиваться за девушками. Отчего он изменил Эми? Из-за её болезни или потому, что предлог подвернулся? Выпадало время, когда он был с Эми очень счастлив, а случалось и так, что это счастье его пугало.

(Машину опасно занесло на скользкой трассе, но Лиза удержала её и выправила курс, а тут и прямой участок начался. Улучив момент, девушка опустила крышу до конца. Прентис, думая о своём, помог её закрепить.)

С Эми из его жизни исчезло нечто невосполнимое — гораздо большее, чем постоянство, принесённое им в жертву своеволию. Новые отношения, новые интрижки казались ему недостаточно... достоверными. Он вспомнил реплику одного из персонажей какого-то своего сценария:

Джек: Женщины — как распахнутые двери. Они ведут в иной мир, ландшафт которого в каждом случае разный, его образует совокупность отличительных черт личности, вкусов, привычек, желаний, ощущений её в моих руках и меня в её объятиях... Что до меня, то я всего лишь исследователь. Одного непознанного фронтира мне недостаточно...

Он вспомнил также, как отреагировала Эми, прочтя этот фрагмент:

— Исследователь? Какой удобный эвфемизм ты отыскал.

Эвфемизм для бабника. Человека, который жить не может без походов налево. Мужчины, которому периодически требуется подтверждение своей сексуальности со стороны новой девушки. Но было в нём и ещё что-то, субстрат, подстилавший похоть. А именно — затаённый гнев на всех женщин.

Пассивно ёрзая на пассажирском сиденье «БМВ», отстранённо слушая, как что-то рядом говорит Лиза, обращаясь к нему, пытаясь снова отвлечь его внимание, Прентис чуть рассудка не лишился от неожиданно накрывшей его с головой нечеловеческой, безмерно трагичной тоски по Эми. И тогда словно бы отдёрнулась застившая ему глаза мембрана. Повернувшись к Лизе, он постиг, что все фильтры на миг опали с его сознания. Он увидел Лизу подлинную. Увидел её духовным и в некотором эфирном смысле физическим зрением.

Изо рта у неё проросла тошнотворно-липкая, серебристо-серая червеобразная протоплазменная структура, оплела глаза, высунулась в точках психического давления на висках и горле: червь завладел ею, пророс сквозь её организм, и когда девушка, в свою очередь, обернулась к Прентису, миноговидная, клыкастая, окольцованная пасть червя повернулась вместе с ней. Многослойная полупрозрачная сущность, толстая, как шланг огнетушителя, свернулась в её теле, как червяк в куче гнили, проскальзывая через неё, извиваясь, корчась, будучи одновременно частью Лизы и функционируя независимо, потому что Лизе это ничуть не мешало спокойно управлять автомобилем... Вместо глаз у червя были кластеры полипов,