Эрик - Михаил Ланцов

Вечером третьего декабря, когда Эрик сидел на лавке в небольшом, но уютном садике, что располагался на заднем дворе его временно резиденции, к нему подошел Рудольф и тихо сел рядом.

– Добрый вечер, мой старый боевой друг. Согласись, прекрасная погода – легкий мороз и тишина. Не хватает только свежего, хрустящего снега.

– Ты знаешь, зачем я пришел.

– Дорогой друг, зачем ты пришел, у тебя написано на лице, – барон улыбнулся.

– Неужели это столь явно?

– Конечно. Да и не вяжется с твоим характером желание посидеть вечером на лавочке да посмотреть на ночное небо и луну.

– Верно. Но давай вернемся к тому разговору, который начали у заваленного трупами города. Чем дольше я подле тебя, тем больше я укрепляюсь в своих сомнениях. Ты не Эрик. По крайней мере, точно не тот взбалмошный мальчишка, что ничего вокруг не видел, кроме коней да женщин. Кто ты?

– Что привело тебя к таким выводам?

– Ты не хочешь отвечать?

– Мы же никуда не спешим, а потому я хочу поговорить. Ты разве против этого?

– Нет, отнюдь. Когда я тебя встретил после той страшной ночи, то еле сдержал испуг. Поначалу я думал, что ты восставший мертвец – исчадие ада, но твое мирное и спокойное поведение изменило мое мнение. Я решил поговорить с тобой. И что я обнаружил? Вместо наивного подростка со мной разговаривал совершенно незнакомый человек с большим и изворотливым умом.

– Почему же ты не сказал об этом дяде? Он бы незамедлительно воспользовался этим, чтобы казнить меня, обвинив, например, в колдовстве.

– Мне стало страшно.

– Почему? Я бы не сказал, что ты робкий мужчина.

– Одно дело с врагами биться и совсем другое дело – противостоять тому, чего ты не понимаешь и даже не догадываешься, какие цели это нечто ставит перед собой. Я вспомнил старое проклятье, что лежало на фамильном склепе, а потому решил, что в тебе возродился кто-то из основателей рода.

– Дорогой друг, в тебе масса суеверий. Неужели ты думаешь, что давно умершие люди смогут возрождаться в чужих телах?

– Это не имеет значения. Важно то, что я тогда поверил в это. Позже я изменил свое мнение. Я решил, что столкнулся с чем-то поистине страшным и ужасным.

– И что заставило тебя так подумать?

– Твой дядя, точнее то, что от него осталось, после ритуала, которым ты каким-то образом подготовил свою мать к жуткому поступку. Она ведь была вся переломана – ноги, ребра. Ей оставили целой только левую руку, чтобы она могла есть. Она была совершенно неспособна представлять угрозу даже для мыши, а тут такое событие. Нож – это как раз предсказуемо, но вот ее поведение у меня до сих пор в голове не укладывается. Я думал – это какое-то чудовищное совпадение, ровно до того момента, как увидел тех несчастных людей, что, потеряв рассудок, кидались на нас с одним лишь желанием – убить, убить и умереть. Я никогда такого не видел. Это поистине страшно и… я больше не хотел бы такое видеть.

– Ты думаешь, я маму тоже четыре дня доводил до срыва?

– Нет, я вообще не представляю, что ты там сделал и, честно говоря, даже не желаю знать.

– А зря. Я просто побеседовал с ней. Ну что ты такой пугливый стал?

– С тобой станешь. Никогда не видел, чтобы люди после беседы с ума сходили.

– Да брось, она была вполне в уме и ясном сознании, ну, или почти ясном.

– Что же с ней было?

– Ты когда-нибудь слышал о воинах, которые впадали в боевую ярость? Так вот, ты ведь не знаешь о том, что я ее хотел поначалу вытаскивать и бежать вместе. Но мама отказалась и решила умирать, так как выжить в том состоянии, в котором была к тому времени, она не смогла бы. Я предложил ей уйти, как говорится, "с песнями и плясками" и объяснил, как это сделать. А когда к ней пришел мой нежно любимый дядя, она уже была в трансе боевой ярости и не чувствовала ни боли, ни страха. Страшна мышь, если ее загнать в угол.

– Особенно, когда у этой мышки ножик и пена изо рта течет.

– Вот, ты уже шутишь. У тебя ностальгия, ты весь в своих мыслях. И тебе уже все равно, кто я. Ведь так?

– Однако! Как ловко! Да ты мастер заговаривать язык!

– Да куда там. Куда мне, убогому, до мастера?

– Не прибедняйся. Но раз ты вернулся сам к разговору, то зачем?

– Я не знаю, как тебе все объяснить, так как у самого нет ясности в этом вопросе. Но раз ты так далеко зашел в своих наблюдениях и обобщениях, глупо продолжать маневрировать.

– Почему?

– Я тебе доверяю и не хочу, чтобы мое доверенное лицо не имело веры в меня. Ведь твои сомнения гложут тебя и мучают. Зачем мне это? Кто вместо тебя будет гонять моих воинов?

– Так ты действительно не Эрик?

– И да, и нет. Тело, безусловно, его. А вот сознание… знаешь, я не могу объяснить, как я попал в его тело, я даже не представляю, что это за место, – Эрик обвел рукой округу.

– Почему?

– Там, где я жил до того злосчастного утра, было почти все то же самое, за исключением времени. Какой у нас на дворе год? Верно 6710 год от сотворения мира. А я родился в 7488. – Рудольф аж запыхтел и с дикими глазами уставился на Эрика. – Да, именно так. После смерти, или что там со мной произошло, я очнулся не только в другом теле, но и в совершенно ином времени.

– А как тебя звали в той жизни?

– Артем, Артем Жилин.

– А какого народа?

– Его еще нет, он только формируется из восточнославянских племен.

– Славянин?

– Можно считать и так.

– Но как это возможно! Ты же сам отлично знаешь, что эти племена завоеваны норманнами две с лишним сотни лет назад. Так же, как и Франция. У меня в голове все это не укладывается. Ты ведешь себя как кровный норманн, а говоришь – будто иного рода. Невероятно!

– Понимаешь, дорогой Рудольф, норманн – это не кровь, это дух. Когда он тебя покидает – ты становишься рабом. Вспомни как в древности Карл Великий громил своих врагов по всей Европе и что случилось потом. Помнишь? Ах да, ты и не знал. Так я тебе расскажу – его потомки потеряли не только корону и земли, но и жизнь, так как их покинул тот дух, что заставляет человека бороться и упрямо достигать своей цели. Они стали цивилизованными, тем самым подписав себе смертный приговор.

– Почему ты так считаешь?

– Да все просто. Разве у варваров было развитое право? Нет. Поэтому их практически ничего не ограничивало в поступках и желаниях. Заметь – чем сильнее развивает, с позволения сказать, цивилизация, тем больше появляется законов, которые связывают человека по рукам и ногам. Причем не только официальных законов. Ведь мораль, этика и прочая ересь – те же самые законы, только неписанные и влияют так же, как и обычные. Чем больше ограничений, тем меньше возможностей и больше порядка. Все бы хорошо, но порядок является противоположностью инициативы. Ты понял общий смысл идеи?