Под сенью омелы - Александра Васильевна Миронова

– А кто?

– Я.

– Что? Ты с ума?.. – задохнулся от возмущения Пал Палыч.

– Он отказался платить за Ромкино лечение и пожелал ему сдохнуть, – перебила его Аля.

– Вот сволочь!

Оба замолчали.

– Что будем делать? Обвинять столичного следователя в тройном убийстве и всех этих друидских штуках – это тебе не хухры-мухры, – погодя спросил Пал Палыч.

И тут Вселенная сама послала им ответ. Зазвонил телефон, а у Али отчего-то все похолодело внутри. Пал Палыч ответил, а она не сводила с него напряженного взгляда.

– Да, слушаю, – хриплым голосом ответил Пал Палыч, а затем замер. Молча выслушал собеседника, затем помолчал и выдавил:

– Хорошо, я пришлю человека.

Затем дал отбой и уставился на племянницу.

– Аля, – голос Пал Палыча был сиплым, словно его только что душили.

– Что случилось? – немедленно обеспокоилась она и почувствовала необъяснимый прилив нежности к дядьке. Точнее, к мужчине, которого всю жизнь считала своим ближайшим родственником. Это ж каким другом он был ее таинственному отцу, что всю жизнь оберегал двух девчонок по его просьбе? Хотя нет, это просто она дура. При чем тут друг? Он оберегал их, потому что был влюблен в маму и надеялся, что она это оценит когда-нибудь. А мама выбрала режиссера. Как банально.

– Аля, – Пал Палыч снова откашлялся. – Мне только что сообщили, что Светозар попал в аварию.

Аля почувствовала, как внутри все похолодело от ужаса. Она попыталась что-то спросить, но горло перехватило, она лишь что-то сипло прошептала так, что Пал Палыч не расслышал.

– Что? – переспросил дядька.

– Что с ним? – прохрипела Аля.

– Аленька… Надо опознать тело. Это был грузовик. Я не могу, у меня уже сердце не выдерживает, девонька. Давай ты, пожалуйста.

– Где?

– Что – где?

– Куда ехать? – стараясь не сорваться в истерику, спросила Аля.

– Сто километров от нас, адрес пришлют сейчас.

Аля молча вышла из кабинета дядьки, медленно спустилась, цепляясь руками за перила, чтобы не упасть. Не реагируя на оклик дежурного и его вопрос, не умер ли у нее кто, часом, вышла на улицу и, спустившись по ступеням, не смогла больше сделать ни шага.

Она опустилась прямо на землю, влажную от извечного дождя. Не замечая, как одежда становится мокрой, обхватила голову руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону, закусив до крови губы, чтобы не заорать от боли.

* * *

Ей отчаянно хотелось отказаться, возложить это на кого-то другого, потребовать, чтобы опознанием Света занималась его семья, в конце концов. Есть же у него семья? Она слышала только о деде, но должны же у него быть родители? Она не может запомнить его мертвым и изуродованным грузовиком. Это невозможно. Он вообще не должен быть мертв, ведь так у нее в душе не останется даже кусочка света, который он принес с собой.

Но реальность была беспощадна. Она светила в глаза тусклыми лампочками казенного коридора, холодила душу кафельными стенами городского морга, пробиралась под кожу бормотанием санитара, слишком привычного к людскому горю и утратившему способность сопереживать.

– Раскатало его, е-мое, – донеслось до нее откуда-то издали, когда санитар подводил ее к жестяному столу со специальными желобами и медленно, слово в специальной сьемке, подносил руку к простыне, чтобы откинуть ее, показать ей Света и оставить его навсегда в ее памяти пародией на человека.

– Нет! – только и смогла воскликнуть Аля, останавливая санитара, пытаясь хотя бы на долю секунды остаться в спасительном неведении и в мире своих иллюзий.

– Так как же ж, опознать надо, – пробормотал санитар, а Аля отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– В первый раз? – неожиданно сочувственно поинтересовался тот. Небритый, похожий на алкоголика, впрочем, судя по багряному цвету лица, он и был алкоголиком.

– Нет, – покачала головой Аля, которой уже приходилось бывать на опознаниях, просто впервые в жизни смерть близкого человека оказалась так близко. Аля была к ней совершенно не готова. Она бы отдала все, чтобы изменить этот факт.

– Сейчас, подождите, – она глубоко вдохнула, подняла к потолку глаза, пытаясь удержать слезы, а затем кивнула. Ожидание смерти хуже самой смерти.

Санитар сдернул простыню, а Аля уставилась на молодого человека. Лицо почти полностью деформировано, правой стороны не было, но все равно узнать его было можно. Один глаз был по-прежнему открыт и удивленно смотрел на яркую лампу дневного света, мерцающую под потолком. Странным образом половина губ сохранилась, на них застыла легкая улыбка. Почти такая же, как у Света. Почти. Но это была не его улыбка. Молодой человек мог бы быть братом Светозара, но это был не Светозар. На лице покойного уже проступили следы разрушения. Скорее всего, один из тех сотен никому не нужных бедолаг, которые пропадают, как Ксенофонт, и часто их вообще не находят. Аля подняла глаза на санитара.

– Ну что, он? – мужик бросил нетерпеливый взгляд на большие круглые часы, чья черная стрелка уже подбиралась к пяти. Конец рабочего дня, завтра суббота. Он явно этого ждал и готовился встретить выходные с размахом. Между ним и вожделенным уик-эндом в обществе беленькой стояли лишь Аля и ее душевные драмы, от которых ему хотелось как можно быстрее избавиться.

Аля смотрела на изуродованное лицо молодого человека, оказавшегося в машине Света с документами следователя. Оказавшегося там не случайно и поставившего жирную точку под всеми подозрениями Али. Это была явка с повинной. Лишь от нее зависит, разорвет ли она ее на мелкие кусочки или же примет и положит в качестве финальной страницы в дело.

Аля смотрела на молодого человека и не видела его. Она видела дубовую рощу, в которую они ходили школьниками. Она видела деревья, украшенные огромными шарами омелы, под которыми они впервые с Ромкой поцеловались и где он попросил ее стать его женой. Она слышала музыку первых дискотек, чувствовала на губах первые капли шампанского, выпитого тайком от родителей. Слышала громкий смех Ники, ради которой только что подрались два ухажера. Чувствовала на плечах теплую руку Ромы и слышала его сердцебиение. Его молодое здоровое сердце всегда билось в такт с ее. Оно билось радостно, когда они одерживали победы, и горестно, когда терпели поражения. Они были единым целым. И они были счастливы. А потом этого всего не стало.

Легким росчерком пера богатые равнодушные люди купили их землю, жизнь, счастье и воспоминания, чтобы пополнить счета в банках очередными нулями. Нулями, которые они не возьмут с собой на тот свет, но которые отправят туда тех, кто ей близок и дорог. И сейчас она стоит лицом к лицу с человеком, кто хотя бы попытался отыграть