Дорога камней - Антон Карелин

Они ехали все дальше, уже миновав Хоромы, в которых нотариус, покачав головой и посмотрев на ребёнка с жалостью, подписал соглашение по опекунству, ехали дальше, по краям, все чаще населённым и все более цивилизованным. Ехали, пересев к нормальному извозчику с закрытой повозкой и хорошими конями, купив одежду получше для себя, для Линны и даже для Хшо, хоть тот не слишком желал её носить.

Языца-развозчик сказал, что на схарра при въезде придётся выписывать отдельный разрешающий документ. Даниэль кивнул. Он знал это. Ведь до сих пор они ехали по землям официально свободным, лишь уплачивая незаконную пошлину дружинникам баронов, через заставы которых проходили.

До заставы добрались за четыре с половиной дня. Даниэль, несмотря на это, все же заплатил старику добавочные двадцать гетов. Здесь такая, ничего, по его меркам, не стоившая мелочь, ценилась, как и деньги вообще, довольно высоко, он знал.

Дальше Языце нужно было сворачивать далеко на запад. Прощаясь со своими везёнными, он вдруг посмотрел на Даниэля как-то странно, будто желая, но не решаясь сказать что-то важное.

— Ну? — просто спросил Ферэлли, вопросительно кивая ему.

— Да вот, — подходя поближе, чтобы никто не слышал, ещё и оглядываясь, сторонясь проходящих мимо женщин, нёсших с маленького рынка заставы купленное себе домой в одну из окружающих её деревень, старик привстал на цыпочки и, не глядя Даниэлю в глаза, ответил: — Сказка, что вы, господин, болтали... про старика и камни его... Всамделе, не так все было. Не так. — Он опустился, покачал головой, вздохнул. Глянул на Даниэля выжидающе, гадая, станет ли ругать глупого или просто отмахнётся.

— Как же на самом деле? — спросил юноша, у которого вдруг защемило в сердце.

— Нашли его бандиты-то, когда он стал про искристый камень рассказывать. Пришибли, чтобы не болтал потом, чтобы никому не донёс, что ценность такую дорожники поимели... Искристый взяли, а остальными... его же и присыпали. Так-то вот оказалось, что нёс он все время с собой... свою могилу, охрани Милосердная!.. Вы уж извиняйте, — он смутился, — просто подумал я, что вам будет интересно знать, как у нас в Ржановке бают.

Даниэль молча кивнул. Подумал и пожал возничему руку, которую тот удивлённо подал.

— Прощай, Языца, — сказал он. — Храни тебя Радан... И твоих Бурку и Сырца.

— Прощевайте и вы, хозяин милостивый. Храни вас Милосердная... Вас, и ваше зверьё мохнатое. И девочку. Ну да...

28

Дальше ехали с каким-то болтливым худосочным типом, которому, судя по внешности, минуло четвёртый десяток, а оказалось, двадцать семь лет. Он болтал без остановки, начиная с рассказов о местных новостях (преимущественно бытовых, касающихся бездельников и вертихвосток, в среде которых он чаще всего обитал), заканчивая слухами о чудовищах и «нелюдской нежити страхолюдной», вылезающей из разных дыр, чтобы полакомиться человечинкой. Даниэль терпел-терпел, стараясь не обращать внимания на его пошловатую хренотень, но внезапно не вытерпел Хшо.

— Заткнись! — как-то раз, после очередного рассказа про «чудище брюхатое, с рожей мохнатой, полезшее на девок залезать» выкрикнул он, яростно тараща глаза и скаля пасть. — Надоел, придурок!

Возница заткнулся, поперхнувшись словами, что лезли из него, как тесто из бочки. Даниэль заметил, что с той поры он часто потирал шею, да и вообще вжимал голову в плечи. Наверное, чудища мохнатые с клыками в полруки виделись ему уже не столь далеко...

Как ни странно, ни одного опасного инцидента, ни попытки украсть, ни намёка ограбить, до сих пор не было. Видно, далёкие от густонаселённых княжеских краёв, эти земли действительно были более спокойны и чисты. Человеческая грязь ещё не совсем захламила их; да и люди здесь были другие.

Линна, поначалу печальная и боязливая, теперь осмеливалась прижиматься к Даниэлю боком и класть головку ему на плечо; он заплетал ей косы, как она его научила, или укладывал её волосы по-иному, — любил распускать их в солнечную погоду, и с каждым днём все более холодеющие лучи ярко золотили обтекающий плечи и голову шлейф.

Она называла его «Дани», и в голосе её, и в словах была нежность. Во время остановок они гуляли втроём вокруг повозки, нередко купались.

Она расспрашивала его о разном, и нередко Даниэль пускался в рассказы, реальные или сказочные, считая, что девочке они будут полезны, да и просто желая увидеть, как она улыбается.

Хшо блестел глазами, внимательно слушая их, но не выдавая своего интереса и стараясь казаться совершенно отдельным членом этой маленькой компании. Даниэль, храня предыдущий опыт, старался говорить проще, или тут же объяснять сказанное замысловато.

Схарр косился на девочку, засматривался на её смех, изредка протягивал руку. Чтобы коснуться её волос, но отдёргивал тут же, как только Даниэль или сама Линна замечали.

Когда рыжеволосая впервые приблизилась к нему с бутербродом и яблоком, надо было видеть его глаза. Даниэль не старался подружить их; они внезапно привязались друг к другу сами, движимые детством и одиночеством. Вернее, не привязались, нет, просто сошлись пока, покуда странствие не разлучило их. Девочка не желала заводить связей, зная, что скоро придётся печалиться, разрывая их, а схарр и вовсе не желал дружить с длинноволосой самкой.

Однако он любил издеваться над ней, когда это позволяли она сама со своим терпением и Даниэль; а ещё он любил играть.

Обычные игры его сводились к тому, кто дальше плюнет, кто сильнее ударит или у кого длиннее язык, но с интересом он воспринимал и Линнины идеи: всякие мячики, жмурки, догонялки (когда они останавливались на дому или в постоялом дворе, чтобы отдохнуть, дать отдохнуть лошадям и возничему, или чтобы сменить его).

Даниэль, осознав, что эти двое друг с другом не скучают, теперь получил больше свободы. С ними он был занят, лишь когда рассказывал каждый вечер перед сном какую-нибудь историю и когда утром учил Линну считать, писать и читать. Она была смышлёной, но никак не могла набить руку, и буквы, выводимые тонким пером, лучшим из тех, что нашёл посреди здешней дикости дэртарский аристократ, выходили мелкие, корявые, совершенно неразборчивые.

Когда очередной урок заканчивался, Даниэль принимался беседовать с попутчиками (по его желанию они нередко путешествовали не одни), изредка читать листки тех или иных воззваний, политических движений и пишущих ради них глассаров (листков таких становилось все больше), — беседовать и читать, пытаясь извлечь из узнанного целостную картину происходящего на севере и в Дэртаре.

С начала путешествия прошло всего девять дней, а места вокруг становились заселёнными совсем неплохо: появились оросительные каналы, доки, рыболовецкие пляжи, на которых, белея или темнея, сохло невероятное количество новых и старых лодок, — неистощимая Иленн, как и сотни лет назад, служила матерью-кормилицей тысяч рыбаков.