Урод - Константин Соловьев

— Ушедшие… — Крэйн обессиленно рухнул на землю, не добравшись до своего нальта всего два десятка локтей. — Я уже наполнен… Не могу больше. И умереть тоже… не могу. И всельется в меня… Опять. Как в кувшин… Ушедшие! Вы… ар-р-р!

Очередной приступ ярости подхватил его с земли, швырнул вперед. Не разбирая дороги, он двигался к нальту, спотыкаясь и время от времени падая. Чувствуя себя какой-то разросшейся черной корягой, покрытой серыми гнилостными островками мха. Не человеком.

Он действительно был Бейром. Его глаза были всепрожигающим светом гнева, его руки были смертью. Он хотел смерти, хотел впитывать ее каждой порой, хотел наслаждаться ею бесконечно. Но поселок был безлюден, никто не попался ему на пути. А если бы попался… Крэйн сладко заворчал, сжимая и разжимая кулаки, представляя на ощупь хрупкую трещащую нежность гортани, пульсирующее ощущение вен под пальцами. Он убьет их. Их всех.

Он отомстит. Всем. Найдет их и убьет. До последнего. Они убили в нем Крэйна. Они оставили в нем жить чудовище, которое отвратительнее любого хегга. Они изуродовали его изнутри и снаружи. Не глядя. Как копошащегося под ногами жука. Они!

Крэйн засмеялся, и смех этот был ужасен.

Они были для него всем. Он не знал, что это за «они», но он чувствовал их везде. В сером небе. В земле. В ветре. В запахе влажных предрассветных трав. Они пялились на него своими гнилыми глазами, они прикасались к нему своими кривыми мягкими пальцами. Они… Они. Крэйн на ощупь подхватил с земли дубинку.

Убить их всех. Отомстить за себя. За уничтоженного, стертого с песком Крэйна. Не давать им пощады. Они все одинаковы, меняются только лица. Но он покажет им. Они еще пожалеют.

Почти у самого нальта Крэйн опять споткнулся и упал лицом вниз. Земля приникла к губам, вкус у нее был холодный и сырой. Крэйн обнял ее.

— Меня убили, — прошептал он ей. — Убили. Вот так.

Лайвен неторопливо насыпала в миску две небольшие горсти пожухлого олма, тщательно отмерила горячей воды из запасенного с последней стоянки бурдюка, перемешала. Крэйн, помятый, слабый и чувствующий мягкость в пальцах и костях, сидел рядом, привалившись спиной к стене нальта, и отсутствующим взглядом следил за проносящимися в отверстии деревьями. Деревьев становилось все больще они робко пытались объединиться в чащицы, прикрывались кустарником.

— Себер скоро… — тихо, как в задумчивости, пробормотал он, почти с отвращением вдыхая залах старого распаренного олма и грязного человеческого тела.

— На, ешь. — Лайвен небрежно поставила рядом с ним миску, отодвинулась. — Воды горячей больше нет, стоянку ради тебя не сделают, так что налегай давай. Ради такой пьяни Тильт не сжалится. Лопай.

Крэйн отвернулся от миски.

— Я не пьянь.

Лайвен насмешливо вздернула бровь.

— Передай это Садуфу, который на рассвете закидывал тебя в нальт словно мешок с тангу, то-то он удивится! Валялся мордой в землю, уже и ходить не мог. Кувшин разбил…

Говорить не хотелось. Хотелось раствориться в пресном горячем воздухе, бьющем из отверстия в навесе, и разлететься с ним на тысячи тысяч маленьких кусочков, порхающих над землей. Ворчащая тяжесть в животе говорила о том, что хмель выйдет не скоро. Лайвен или поняла его самочувствие, или израсходовала утренний запас злости, она долила в его миску воды, поставила еще ближе.

— Ладно, отработал… Хеннар тебя даже хвалил. Особенно когда ты во второй раз упал. Крови много было. Зрителям понравилось. Как по-настоящему.

— По-настоящему? — Крэйн издал какой-то звук, напоминающий глухой резкий всхлип, и торопливо, обжигая десны, стал есть олм. Разваренные зерна были колючие и набухшие, как старые почки на деревьях.

— Сердишься? Это всякий раз бывает, не смотри. Думаешь, мне легко корячиться перед этими брюхатыми уродцами за пяток сер? Бейр!..

— Я не Бейр. Меня зовут Крэйн.

Она рассмеялась.

— Ну вот, заговорил… Нет, Бейр, мне тоже нелегко. И остальным. А то, что тебя втаптывают в грязь, — это ничего. Это проходит. И остается только застарелый стыд и злость на самого себя. Да и стыд — это, в сущности, только так… застиранная тряпка.

— Мерзко.

— Умереть голодному под стеной чьего-то склета — не мерзко? — Она пожала плечами. — Это жизнь, Бейр. Когда твое сердце перестанет биться, Ушедшие не дадут тебе новой. Жизнь окупает любую мерзость.

— Тогда это не жизнь человека. Не хочу быть животным.

— Будешь. Ты уже начал, это значит, что желание жить в тебе укрепилось слишком глубоко. Ты его теперь не обманешь, понятно? Раз пошел на сделку с Хеннаром, раз согласился унижаться и плеваться кровью за возможность жить дальше — значит, не так уж и много в тебе того человеческого, по чему ты скучаешь. Хватит строить из себя шэда, Бейр, можно подумать ты попал в калькад прямиком из тор-склета!

Крэйн странно улыбнулся, не поднимая лица от миски с олмом.

Лайвен некоторое время молча смотрела на него.

— Ешь давай. Остынет. Философ, отпользуй тебя Ушедшие… Мерзко ему…

— Весь мир — это мерзость.

— О как…

— И я — часть этого мира. — Крэйн со вздохом отставил миску, на дне которой желтело несколько зерен. — Не обращай внимания, я просто скулю. Когда-то мне казалось, что достаточно всего лишь не обращать внимания на окружающее, подстраивать его под себя, чтобы быть сильным и чувствовать себя человеком. Но мир оказался сильнее. Я стал его частью. И не уверен, осталось ли во мне еще что-то от человека. Точнее даже — я обнаружил в себе что-то, что является частью этого мира.

— Дешевая философия. Бейр, ты всегда несешь такую чушь с хмеля?.. Пойди потолкуй с Ингизом, он тебе умных слов еще и не таких понаговорит.

— Ты права, с хмеля меня потянуло на рассуждения. Это скоро пройдет.

Он сидел, привалившись спиной к вялому колышущемуся боку навеса, чувствовал его теплое ритмичное дыхание и одновременно лицом — ветер и взгляд Лайвен.

— Ты человек, — сказала она тихо. — Хотя лицо у тебя такое, что я каждый раз вздрагиваю, когда вижу его.

— Вчера я убил человека. Помнишь третьего вызвавшегося? У него еще эти… рукава на талеме другого цвета были?..

— Третий? Помню. Ты здорово намял ему ребра, он еле продохнул. Но ведь…

— Я не смог сдержаться. Надо было выплеснуть злость.

— Но он поднялся и ушел!

— Он проживет еще два Эно, — без выражения сказал Крэйн, не открывая глаз. — Два Эно и три Урта, если повезет. Через Эно качнет задыхаться, потом что-то начнет колоть в боку. Затем горлом пойдет кровь.

— Неслышный удар? Его знают немногие.

— Да. У меня было время многому научиться. Но дело, в сущности, не в этом… Я ничего не почувствовал. Вообще ничего. Просто ударил не задумываясь. А только потом понял. И знаешь, все равно не пожалел.