Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Вскоре от князей навстречу войску прискакали посыльные, чтобы показать, где разместиться, а Ратибору и Умнаю передать повеление явиться на теремный двор.

— Сколько с вами ратников? — спросил Аскольд и в знак приветствия постучал ладонью по окольчуженным плечам старейшины и воеводы.

— Пять тысяч, — с готовностью ответствовал Умнай, назвав цифру по тем обстоятельствам, связанным с прошедшим страшным пожаром, надо сказать, немалую… С помощью, конечно, Киева и вооружились, и доспехи заимели, да многое и сами успели выковать — днями и ночами стучали в кузнях молоты по наковальням и пылали горновые огни.

Получив похвалу из уст старшего князя, воевода и старейшина довольно переглянулись. Младший же архонт сидел один за длинным дубовым столом в гриднице, низко опустив голову и положив прямо перед собой вытянутые руки со сжатыми кулаками; Ратибор и Умнай догадались по его виду, что между братьями произошёл крупный разговор, закончившийся не в пользу мизинца[124]… Тут же на лавке, но у стены, на которой висело оружие гридней, мостились Еруслан, Светозар, прибывший вчера с самых южных сторожевых застав, Вышата и Ладомир.

— Ладно, вопрос с Фаррой решили… Будем казнить его, как только хазары попадутся в ловушки… А тебе, брат, сие должно пойти в назидание. Впрочем, сколько уже было подобного, да впрок не идёт! — вскипел Аскольд и грохнул кулаком по столешнице.

Все вздрогнули и разом подумали: «Стерпит ли Дир?» На всякий случай дружинник Дира Еруслан и Аскольда — Ладомир вскочили и схватились за рукояти мечей… Заметив решительные действия старших над дружинами, Дир махнул рукой Еруслану: мол, сядь… И Аскольд указал своему на место. Воеводы облегчённо вздохнули — слава Перуну, обошлось…

— Светозар, говори! — Обращение Аскольда к боилу было столь неожиданным, что воевода сразу не смог собраться с мыслями и чётко доложить о том, что видел, что слышал и о чём доносили дозоры.

Встал с лавки, комкая шапку с бобровой оторочкой. Всем он показался сильно поникшим, с глубокими морщинами на лбу и возле носа. Откашлявшись, начал глухим голосом:

— Я недавно похоронил сына… Двое сторожевых выхватили его раненого из схватки с хазарами и привезли на границу… Но он не выжил… Умер… — У воеводы от слез заблестели глаза; слишком большое горе навалилось на человека и мигом состарило. Тяжело… Невыносимо…

Понимая состояние соратника, Вышата наклонился к Аскольду и предложил:

— Позовём Милонега… Трудно говорить Светозару…

— Сядь, воевода… Мы сочувствуем тебе… Знали твоего сына, как храброго воина, никогда не жалевшего трудов праведных для пользы Руси Киевской… Таким он и останется в нашей памяти.

Вошёл Милонег. На нём был кафтан, лицо открытое, спокойное, кончики светлых усов спускались ниже прямых заострённых скул.

— Князья и боилы! Когда мы с семьями двигались от порубежья, я всё время возглавлял разведывательный отряд; мы видели, как хазары под медным царским знаменем переправлялись через днепровские пороги…

— Дня три-четыре, и жди их под стенами Киева… — произнёс Вышата. — А дел по отражению приступа ещё много. Мои люди следят за продвижением войска кагана, он скоро станет тоже у порогов переправляться… У него значительно меньше сил, чем у Ефраима.

— А не ударить ли нам по Завулону, пока он не соединился с царём? — предложил Дир. — Там, у порогов, и засаду устроить…

— Хорошо бы, — подал голос за своего господина Еруслан.

Но это предложение не поддержали — слишком большой риск, да незамеченными вооружённых людей мимо хазар Ефраима теперь не проведёшь.

— Вышата, сколько лодей тебя наготове? спросил Аскольд.

— Около ста наберётся, княже.

— Сумеем ли до того, как Днепр закуётся в лёд, переправить на них воев в тыл хазарам?

— Подойдёт Ефраим, и токмо примкнёт к нему Завулон, тогда и погрузим на учаны оружие и доспехи, а следом на лодьях отправим воев. Можем забрать их больше пяти тысяч.

— Ратибор, вот твои пусть и идут с Вышатой. А в местечке Родень расположитесь. И сможете там довооружиться…

— Значит, снимаешь с сего городка запрет[125]?..

— Снимаю… Там, где Днепр полнится Росью, станете ждать приказа. Как только хазары начнут брать приступом Киев, вы им в спину ударите.

— Вороги же увидят на реках передвижения… — робко высказал своё сомнение Ладомир.

— Пусть видят… Это не то, чтобы пойти к порогам посуху, как мой брат предлагал, где хазары напали бы, а тут они, безлодейные, на воде сделать ничего не смогут… — заключил Аскольд. — Теперь пора по местам расходиться. Будем ждать появления войска хазарского царя, а затем и кагана… И с работой управляться!

Получив повеление Аскольда о том, что их войско пойдёт с Вышатой по реке на лодьях, Ратибор и Умнай разместили его поближе к вымолам, на Подоле, где рядом с Велесом на берегу Почайны поставили и своего бога Леда, которого привезли с собой, так как в пантеоне киевских богов его не было… Хотя издревле поляне почитали Леда, но потом как-то забыли, а помнили его лишь жители тёмных дубрав.

Теперь же некоторые из них, немного знающие корабельное дело, помогали людям Вышаты готовить лодьи к отплытию: конопатили, обшивали, красили борта, смолили днища, сучили канаты, латали паруса, меняли весла, которые пришли в негодность во время похода на Византию.

Марко, повзрослевший, ставший степеннее, чем прежде, уже командовал на полном серьёзе — за нерадивость или ещё какие-нибудь промахи нещадно наказывал. Под его «горячую руку» попал недавно и Никита: смейся — не смейся, а наложил племяш на дядю наказание ночной работой, и будь добр — выполни её… Вот так!

Конечно же, неизгладимое впечатление произвела на Марко и Никиту встреча с друзьями — Доброславом, Селяном и Лагиром; последний на вымоле уже имел красивый просторный дом, и жена его Живана родила ещё дочку. Алан и позвал их всех на свой праздник, а Никиту выбрали на нём тем человеком, который бы повесил на маленькую шейку новорождённой костяную подвеску-ложечку… Этим он как бы от имени присутствующих пожелал девочке в дальнейшей её жизни благосостояние и достаток… Ручка ложечки украшена искусно вырезанным орнаментом в виде плетёнки и напоминает чешуйчатый хвост какого-то чудища[126]. Какого?.. Отец девочки, Лагир, которому по наследству досталась от мамы сия подвеска, и сам не знает. А у полян и алан существовал одинаковый обычай вешать новорождённым подвески. Ах жаль, что не дожила до сего радостного дня бабка Млава!..

После того как выпили хмельных напитков, Лагир, Доброслав, Марко, Никита и Селян ударились в воспоминания о недавнем прошлом. Клуд рассказал, как отомстили Иктиносу и женили Дубыню, и поведал о своём приключении на Дунае, об обращении мораван в православную веру Христову.

— О, и в Киеве христиане появились! — воскликнул Лагир и в свою очередь сообщил о поджоге пещерного храма и убийстве людей. — Ходят слухи, что сие страшное дело лежит на совести Сфандры — старшей жены Аскольда. Да не пойман — не вор… И что сам старший князь будто всё больше склоняется к вере христианской: не расстаётся с греком Кевкаменом, водит его за собой повсюду, и тот уже креститься научил Аскольда… А Сфандре и Диру очень это не по нутру…

— А мы с Селяном в Новгороде побывали, нового старейшину лицезрели, — сказал Никита. — Кстати, Лагир, почему на свой праздник не пригласил Горяна, который с нами там тоже был и на Нево-озеро ездил?

— Заходил я к нему, но его куда-то Дир послал…

— Не знаю, как Селян, он-то ведь в бытность свою где только не побывал, — продолжал Никита, — а я не перестаю удивляться тому, как огромна земля наша, и сколько на ней всего чудного!..

— Чудес и впрямь хватает, — засмеялся Клуд и вспомнил, как во время смерча летали повозки, запряжённые лошадьми, и люди вместе с ними… И как лодки, словно птицы, снимались с озёрной воды и исчезали в небе…

Опять с красочными подробностями рассказал Доброслав об этом. У Марко от удивления, когда всё услышал, даже челюсть отвисла, а язык по-детски изо рта высунулся… Как ни пыжился младший брат Никиты взрослым быть, а мальчишка в нём так и проглядывал…

И Марко в свою очередь стал излагать, что ему привиделось, когда он побывал ночью на могильнике бабки Млавы, на другой день после её похорон.

— Значит, это был ты… — заметил Лагир и загадочно улыбнулся.

— Почему говоришь так?.. Может быть, что-то увидел там? — спросил Марко.

— Молви, послушаем.

…В тайне от алана Марко затеял с корабельщиками спор на две серебряные гривны, что именно он, внук деда Светлана, в полночь пойдёт на могильник усопшей бабки Млавы и из стоящего там наполненного доверху мёдом кувшина отольёт в посудину треть, а утром угостит всех. А потом сходят на могильник и проверят, был ли Марко там?..