Падший враг (ЛП) - Шэн Л. Дж.

Она выгибается подо мной, сжимается вокруг моего члена, и внезапно ей становится жарче — намного жарче — и мои яйца напрягаются, когда я кончаю в нее.

Когда я падаю на нее сверху, мы оба вспотели и истощены. Два мешка бесполезных конечностей. Такие человеческие, такие смертные, почти смехотворно, что то, что мы разделяли прямо сейчас, было божественным. Когда я немного отстраняюсь, чтобы дать ей немного пространства — раздавить до смерти женщину, которую я люблю, не входит в мои планы, — она выглядит смущенной и похожей на ребенка.

— Ты в порядке? — Я спрашиваю.

Она сжимает губы.

— Это действительно зависит от того, как пойдет наш следующий разговор.

После того, как мы вместе принимаем душ, мы одеваемся под звуки пробуждающегося города. Виннфред прислоняется к плакату, который я у нее украл, ее руки заведены за поясницу. Она смотрит на меня, пока я одеваюсь. Это небольшой жест, но я не привык, чтобы за мной наблюдали. Я решаю, что мне это нравится.

— Что, если мы никогда не сможем иметь детей? — выпаливает она в комнату. Вопрос эхом разносится между стенами.

— Тогда у нас никогда не будет детей. — Я закатываю носок на ногу. — Почему обязательно должно быть "если"? С каких пор дети определяют прочность отношений или их отсутствие?

— Возможно, мы никогда не сможем иметь биологических детей. — Ее глаза сияют в сине-розовом оттенке зари, как два бриллианта. Она думает о Поле. Она думает о разочаровании, боли, предательстве. Она боится повторения истории.

— Ты имеешь в виду, что мы сможем проводить время, путешествуя по миру, создавая воспоминания, живя светской жизнью и чертовски круглосуточно? Я постараюсь вынести бремя такого сценария. — Я встаю, но не делаю движения к ней. Еще нет.

— О, серьезно. — Она топает ногой по моему гранитному полу.

— Я серьезно. — Я ухмыляюсь. — Меня не волнует, если у нас никогда не будет детей. Процитируй меня по этому поводу.

— С другой стороны, у нас может быть много детей. Три, может четыре! — горячо говорит она. — Мне нравятся младенцы. Я люблю детей. И если мы сможем усыновить, я определенно захочу. Как ты к этому отнесешься?

— Устало, я полагаю. — Я упираюсь пятками в плюшевый коврик под кроватью, подчеркивая, что никакие ее слова не заставят меня бежать куда глаза глядят. — И взволновано. Дом всегда будет полон. Мне никогда не будет скучно. Как правило, я предпочитаю детей людям в натуральную величину. Им еще предстоит отказаться от каждой части своей индивидуальности, чтобы приспособиться, и они смотрят на мир через увлекательную призму.

Я не говорю о том, что мне хотелось бы все переделать. Настоящую семью. Собственный дом. Что я думаю, что Виннфред будет замечательной матерью, как Патрис, и что я хочу, чтобы у нее было все, чего пожелает ее сердце.

Она делает глубокий вдох. Закрывает глаза. Ее стены рушатся. Я чувствую, как они рушатся, кирпичик за кирпичиком.

— У нас обоих были такие токсичные отношения, — шепчет она, все еще с закрытыми глазами.

— Да. И мы многому научились у них. Это совсем другое чувство. Мы повзрослели. Полностью созрели. Как будто я разобрал что-то неустойчивое и собрал обратно, но лучше.

Она открывает глаза и облизывает губы.

— Мне жаль, что я бросила «Чайку». Это было неправильно с моей стороны…

— Мне плевать на «Чайку», — оборвал я ее. — Дело никогда не было в пьесе. Никогда о твоей приверженности этому. Всегда о нас.

Она впивается зубами в нижнюю губу, обдумывая это.

— Ага. Полагаю, что так. Тебе не терпелось избавиться от Калипсо Холл, не так ли? Кстати, как Лондон?

Я улыбаюсь. Это то, о чем она хочет поговорить прямо сейчас? Классическая Винни.

— Красивый. Холодный. Серый. Ресторан был фантастическим. — Я делаю паузу на мгновение. — Но я не смог этого сделать. Калипсо Холл по-прежнему принадлежит мне.

Она наклоняет голову набок, забавно глядя на меня.

— Правда?

— Да.

— Почему?

— Ну . . . — Проверяю температуру. Она стоит неподвижно, не приглашая меня подойти ближе, но и не отстраняясь от меня. — Я вложил пятьсот тысяч в ремонт и полную реконструкцию всего несколько недель назад. Они должны начать работать над ним после того, как закончится "Чайка".

Она прикусывает рот, ее глаза вспыхивают.

— Ты этого не сделал! — Она топает ногами, такая полная радости, что я не могу не запрокинуть голову и не рассмеяться.

— Сделал.

— Но . . . почему? — Она недоверчиво качает головой.

— Я собирался продать его Арчи Колдуэллу, моему старому другу, если его можно так назвать. Он хотел его для своей жены, которая переезжает сюда и ищет проект, чтобы развлечь ее. Тогда я понял, что если все пойдет по моему плану, может быть, у меня появится жена, которая тоже захочет оставить Калипсо Холл для себя. Кроме того, оказывается, я сентиментальное маленькое дерьмо. Моя мама любила этот театр, и . . . ну, я любил ее.

— В любом случае, я не хотел предпринимать никаких резких действий, не посоветовавшись с тобой.

— Со мной? — Она прикладывает палец к груди, поднимая брови.

— С тобой. — Улыбка расплывается по моим губам.

— Твой бизнес - твой, а не мой. — Она качает головой

Я смеюсь.

— Что мое, то и твое — пока ты моя. Это сделка. А я никогда не заключаю плохих сделок.

— Почему ты вообще улетел в Лондон? — Она хмурится, сбитая с толку.

Я машу рукой в ее сторону.

— Арчи сравнил потерю любимой собаки своей жены со смертью Грейс, поэтому я хотел дать ему морковку, прежде чем сказать ему лично, что у него никогда не будет Калипсо Холл.

— Ты действительно ужасен. — Она прикусывает нижнюю губу.

Я вздыхаю.

— Я знаю. Но ты все равно любишь меня? — Я улыбаюсь с надеждой.

Когда она ничего не говорит, просто смотрит, я иду к ней.

— На случай, если я еще не ясно выразился, я не Пол. Меня не интересует брачный контракт. Или детская машина. Или женщина, которая печет печенье для моих коллег. Мне нужен партнер. Равный. Я хочу, чтобы ты была именно такой, какая ты есть. — Я делаю еще один шаг, потом еще. Теперь я вровень с ней. Тепло ее тела перекатывается в моем. Она прижимается к своему плакату. К тому самому, перед которым я засыпал каждую ночь в течение нескольких месяцев, представляя, что она рядом со мной. Что мы живем в одном доме. — И я влюбился в тебя, — закончил я.

Она обнимает меня за плечи и поднимается на цыпочки, чтобы поцеловать меня. Я стону в наш поцелуй, обвивая ее руками.

— Я никуда не уйду, Арсен Корбин. Нравится тебе это или нет, я всегда буду твоим домом. Я всегда буду ждать тебя, как плакат. Я теперь твоя семья.

Я верю ей.

ЭПИЛОГ

Винни

— Я — чайка.

Только я не символизирую разрушение, как Треплев разрушил чайку в пьесе Чехова.

Я представляю свободу, и исцеление, и спокойствие.

Я когда-то где-то читала, что чайки — один из немногих видов на Земле, способных пить соленую воду. Как это должно быть удивительно. Так бросать вызов природе.

Театральные огни жарко бьют мне в лицо, когда я заканчиваю свой монолог, Рахим рядом со мной. Мои ноги твердо стоят на сцене, и я знаю, что мое место здесь.

И когда я произношу свою заключительную фразу, когда задернуты занавески, когда публика встает на ноги, аплодируя нам стоя, и я держу за руки своих коллег — мою вторую семью, дом вдали от дома — я знаю, что сделала правильный выбор. То, что пребывание в Малберри-Крик никогда не было моим призванием.

— Не могу поверить, что ты почти бросила все это, — шепчет мне на ухо Рахим, словно читая мои мысли.

— Не могу поверить, что ты не побежал за мной, чтобы остановить меня. — Я сжимаю его руку в своей.

Он смеется.

— Были моменты, которые меня соблазняли.